«Тебе не спится, — говорила она иногда, — ложись ко мне, милый».

Она обнимала его и, если он просил, гладила до тех пор, пока он не успокаивался. Это было все.

Однажды ночью это уже не удовлетворило его, и, поцеловав жену, он отвернулся на другой бок. Ирена не заплакала, она была ему благодарна. Даниэль уверял ее, что физическая близость не так уж существенна для двух людей, когда они любят друг друга и когда у них есть любимый ребенок...

Будучи многого лишен в юности, он любил Ирену и даже думал порой, что любовь его стала еще больше и чище, что в ней раскрылись новые стороны. Но пожалуй, он любил ее так, как отец любит дитя, страдающее физическим недугом и требующее поэтому особой ласки и заступничества. И он старался оберегать жену. Однако вскоре это стало мучительно, ведь тогда он был еще молод, ему не было и тридцати.

Поначалу он почти не обращал внимания на домработницу, ему и в голову не приходило, что с ней можно кое-чем заняться в постели. Но позднее при виде Розмари, суетившейся по дому, замечая, как прыгают у нее под халатиком груди, он стал иногда думать об этом. Он сразу же отгонял подобные мысли, но порой ему снилось, как он лежит с ней в постели, пока только снилось. Раньше, еще не в столь отдаленные времена, существовал чуть ли не обычай, когда хозяева задирали в сарае или за скирдой юбки у своих работниц, пока об этом не пронюхивали их жены или пока молодые работницы не беременели. В любом случае девку тогда выгоняли со двора. В деревне об этом рассказывали сотни историй. Ну а сегодня? Сегодня подобная история с домработницей просто немыслима: на Друската набросились бы все крестьянки, и были бы абсолютно правы, да и члены партии, в основном пожилые пюди, вроде Гомоллы, покарали бы его за супружескую измену с библейской суровостью.

Нет, Друскат проявлял сдержанность, хотя ему нравилось, как проворно работает Розмари, нравилась грациозность ее движений, их естественность и жизнерадостность, и еще ему нравилось, что она хорошо ухаживала за маленькой Аней. Однако симпатий он не выражал и остерегался какой бы то ни было фамильярности — ведь он так любил жену и дочку.

Однажды во время жатвы он попросил Ирену отпустить девушку из дома на вторую половину дня и на вечер. Она очень нужна была на молотьбе: заготовители торопили кооператив с поставками зерна и все, кто мало-мальски был свободен, должны были помогать на току. Одновременно нужно было и вспахивать стерню — газеты напоминали об этом изо дня в день, так что у кооператива каждый работник был на счету. Ирена согласилась, Ида вызвалась помочь больной по дому.

В этот день на исходе лета у кооперативного амбара усердно трудилась, казалось, вся деревня. Люди, животные и машины, словно волны, перекатывались взад и вперед, вниз и вверх, воздух наполнился разноголосым шумом и всевозможными запахами, то и дело слышалось: «Раз, два, взяли!» К току, покачиваясь и скрипя, подкатывали фуры, высоко груженные возы, лошади упирались в шлеи, пахло конским потом и дизельной гарью, трактора с ревом оттаскивали в прицепах обмолоченное зерно, прицепы под тяжестью зерна переваливались из стороны в сторону, молотилка гудела уже несколько часов подряд. Люди работали под палящим солнцем, спины мужчин лоснились от пота, платья женщин липли к телу, но тем не менее у всех было хорошее настроение. Грузчики, подтаскивая на спинах мешки, кряхтели, весовщики, стараясь перекрыть адский шум, победоносно выкрикивали, сколько намолочено с каждой фуры, и показывали вес на пальцах. Каждый понимал: в этом году повезло — и радовался, что после стольких скудных лет пришла наконец удача. Кое-кто даже рассчитывал на годовую премию. За это можно будет сегодня вечерком выпить, всех мучила страшная жажда, они знали, как ее утолить: трактир славился отменным пивом не меньше, чем властолюбивым характером хозяйки.

В такие часы Друскат чувствовал себя вполне счастливым, ведь он понимал, что люди и сам он, несмотря на все ссоры, несмотря на некоторую неприязнь, разделявшую их, были связаны общим трудом в этом маленьком кооперативе, связаны одними ощущениями, вот хотя бы как сейчас. Полдник!

Друскат послал ребятишек в трактир, они вернулись оттуда с полными кувшинами. Тем временем мужчины развалились в тени у стены амбара, женщины принялись передавать из рук в руки корзинки с хлебом и салом. В ту пору с мясом и копченостями было еще туговато, но сала в кладовках имелось достаточно. Солнце жарило, духота становилась невыносимой, но долго отдыхать не пришлось: на горизонте вздыбились свинцово-серые тучи и всем хотелось управиться до грозы. Вскоре выяснилось, что, спешили они зря, слабые раскаты прошли стороной, зато они выиграли время и теперь подгоняли друг друга уже в шутку: «На усталость не сваливать! — громогласный хохот. — Давай, давай!»

В этот летний день работа, как говорится, спорилась, никто не бездельничал, как бывало, из-за оборвавшегося приводного ремня, машина не остановилась ни разу, она была им покорна, и люди, приноровившись друг к другу, работали слаженно. Видимо, это зависело от девушки, которая стояла наверху у молотилки. Друскат вонзал в воз вилы, нанизывал снопы и высоко подбрасывал их Розмари, раз-два, раз-два. Та разрезала перевясло и совала сноп в пасть машины, раз-два, раз-два. Молотилка захватывала колосья, рокотала, и зерна барабанили по ящику. Девушка работала без устали, ни разу не выбилась из ритма, раз-два, раз-два. Она задавала темп работы несколько часов подряд и веселила Друската и остальных своими командами: «А ну, живее поворачивайся, подавай снопы, гони следующую!»

Ее лицо покрывал серый слой пыли, оно напоминало смеющуюся маску клоуна. Девка и впрямь еще умудрялась смеяться, иногда она даже запевала песню под мерный стук машины, пытаясь перекричать весь этот шум.

Друскат был счастлив, ему нравилось работать в паре с девушкой, и он не забудет, что произошло, когда наконец работа была закончена. Розмари вдруг почувствовала смертельную усталость, он помог ей спуститься и под маской из пыли узнал лишь ее глаза:

«Ну, купанье мы заслужили», — смеясь, сказал он.

Все грязные, они заявились к Ирене на кухню. Фройляйн Ида уже накрывала к ужину, она всплеснула руками, нет, в таком виде ни один человек не должен садиться за стол, заявила она решительно и тут же, не переводя дыхания, с