Я говорю правду. Я рад убедиться в том, что вы очень похожи на свою мать. – Он снова рассмеялся. – Я хорошо помню, как обворожительна была Алклета тридцать лет назад. Она и сейчас прекрасна. Когда-то я даже завидовал Сорглану. – Он испытующе посмотрел на девушку. – Надеюсь, вы задержитесь у меня в гостях?

– Я не знаю планов отца, это будет решать он.

– Разумеется. Вы уж не спешите выходить замуж, Ингрид. Так приятно видеть столь обворожительную девушку свободной. – Он снова рассмеялся.

– Не буду спешить, ваше величество.

Ещё полчаса она потратила на то, чтоб растолковать музыкантам, что теперь с ними будет. Ей далеко не сразу удалось объяснить, насколько завиднее прежнего станет их положение. Она попросила их изобразить всю возможную радость. Играть во дворце императора наверняка было бы для них честью и раньше, когда они не считались чужой собственностью. Теперь же свобода и эта честь давались им в руки без особого труда с их стороны (игра, как уже поняла их бывшая хозяйка, не представлялась музыкантам трудом, это был, скорее, их образ жизни, образ мысли и возможность чувствовать).

Упарившись объясняться с музыкантами, она отошла в сторону, немного растерянная. Внимание и комплименты императора не могли не задеть чувствительную струнку в её душе, но, прежде такая незаметная, она не могла быстро привыкнуть к мысли, что в глазах света стал значима и за счёт родства с графом Бергдена, но за счёт того, что вокруг почему-то посчитали привлекательностью. Не слишком она красива, ну, может быть, кто-то мог решить, что она мила, правильно сложена. Да, красивая одежда, украшения и косметика способны превратить заурядную хорошенькую девушку в произведение искусства, но ведь у Ингрид нет опыта. Или даже того, что имеется пока, хватает? Удивительно…

– Ингрид! – позвал её отец, и она подошла. – Ингрид, спой.

– Что?

– Что хочешь. Лучше всего что-нибудь красивое и изысканное. Что-нибудь подходящее для двора.

– Но… Как, прямо здесь, сейчас?

– Конечно.

– Пап, но… Ты думаешь, его величеству интересно слушать мое пение? Я же не… Я не так уж хорошо пою.

– Ладно тебе скромничать. Спой, а эти… Музыканты пусть тебе подыграют.

– Но это невозможно! В любом случае, мы же не репетировали.

– Глупости. Ты прекрасно поёшь, а они – прекрасно играют.

– Отец, но зачем это? – Она посмотрела на него и кивнула своим мыслям. – Ясно, ты хочешь похвастаться.

– Ну, зачем так? – Сорглан лукаво улыбнулся, и подобная улыбка на лице мужественном и твёрдом была почти потешна. – Я просто хочу поделиться со всеми тем, что они прежде не слышали. Ну, и похвастаться тоже, ладно. Иди, договорись с музыкантами, а я предложу императору тебя послушать. Он согласится, конечно. – И граф отправился к возвышению.

Красная и смущённая, не чуя под собой ног и, кажется, даже покачиваясь от смущения, она подошла к дирижёру, смотревшему на неё ласково, благодарно, но и немного беспокойно. Что же можно предложить здешней публике? Понятно, что в сложившихся обстоятельствах придётся выбирать только из классических произведений. Что же? Оперную арию? Кантату? Кусочек оратории? Арсенал известных ей классических произведений, да ещё к тому же настолько широко распространённых, чтоб музыкантам не потребовались ноты, был крайне ограничен.

Итак, необходимо сыграть без подготовки, да ещё в качестве аккомпанемента некое классическое произведение, хотя, может быть, и не придётся. Дирижёр, вникая в смысл, кивнул головой. Да, он, конечно, понимает. А какие произведения известны уважаемой даме? Честно говоря, с этим оперным произведением он не дружен. Какая часть? Хоровая партия почти в самом конце? Нет, её он помнит плохо. Что ещё?

Другие музыканты тоже подключились, и в конце концов выбрали религиозную ораторию, которая, конечно, по этой причине была более известна, чем остальные. Может ли девушка её исполнить? В самом деле? Чудесно.

Сорглан издали кивнул головой, и Ингрид поняла, что петь придётся. Её ладони взмокли, но она постаралась сохранить невозмутимый вид, хотя её настроение здорово подпортил скучающий вид императора, который, похоже, только усилием воли сохранял на лице вежливое выражение.

Гвеснеру и в самом деле было не особо-то интересно. Он знал цену всем этим графским дочкам – их умение петь не уходит дальше миленького щебета, на который можно обращать внимание только тогда, когда нет ничего более интересного, либо же когда ты увлечён этой щебетуньей, и всё, что она делает, кажется тебе прелестным. Император не хотел смазать впечатление от божественной музыки, но и Сорглана, старого друга, оставшегося ему верным даже тогда, когда сама жизнь Гвеснера висела на волоске, не хотелось огорчать. Он понимал, что граф, очарованный дочерью (красивой, умной – нельзя не признать) воспринимает её исключительно в розовом цвете и, конечно, считает её способности из ряда вон выходящими. Но императору-то Ингрид была никем. Так что речь шла о простой любезности, если уж Сорглану так хочется, чтоб его дочь послушал сам государь, он её послушает.

– Но, милый, – шепнула ему сидящая справа Сиана – она не упускала ни одной возможности подчеркнуть существующие между ними отношения. – Неужели ты позволишь этой девице петь? Сам видишь, она не сможет выдавить из себя хоть что-то больше писка. Она слишком крохотная. А твои гости заслуживают лучшего.

– Я понимаю, Сиана. Но и Сорглана огорчать не хочется. Пусть девочка потешится, это никому не во вред.

Сиана, грациозно кивнув, немного успокоилась – она была ревнива ко всему, что могло бы хоть частично отнять у неё внимание Гвеснера. Но благодарность старому другу и сподвижнику, верному слуге – это чувства совсем другого рода. Они безопасны.

Ингрид вышла на середину зала. Она выглядела такой хрупкой и маленькой на мраморных плитах пола, такой растерянной, поэтому никто из присутствующих не ожидал от неё ничего особенного… Тёмно-синяя парча платья лежала красивыми складками, и в этом наряде девушка походила на дорогую изысканную игрушку. Может быть, поэтому многие мужчины смотрели на неё благосклонно – она привлекательна, знатна, богата, в меру умна, то есть вполне годится в жёны благородному человеку.

Но тут заиграла музыка, дивная, мягкая, ненастойчиво, но властно заставляющая устремиться в небеса внутренним взором, и дочь Сорглана мгновенно преобразилась. Пропала всякая неуверенность, глаза вспыхнули и стали ещё выразительнее, чем были, а взгляд – вдохновенным, что необычайно её красило и прибавляло шарма её привлекательности. Здешние мужчины таких слов, само собой, не знали, но почти все с охотой продолжали смотреть.