– Пойдем наружу…

Теперь, когда стены больше не было, мы могли выйти на большую полукруглую террасу, огибавшую библиотеку, – на мою любимую смотровую площадку, восхитительно неуместную для видов глубокого космоса. Я смоделировал ее как нечто среднее между балконами венецианского палаццо, выходящего на Большой канал, и любимой виллы на озере Комо. Террасу окружала мраморная балюстрада, украшенная цветочными горшками. В них светилась флуоресцентная псевдофлора, код которой написал парализованный художник из Москвы. Мы медленно двинулись к одному из концов длинного ограждения, упиравшегося в стену библиотеки, и Франсис посмотрел наверх:

– Как красиво.

– Я же обещал тебе «давным-давно» и «далекую галактику». Так вот, это туманность Орел в эпоху, когда на Земле только зарождалась цивилизация. Свет этих звезд начал свое путешествие за тысячи лет до того, как люди задумались о египетских пирамидах, а Солнечной системы он достиг только за семь тысяч лет.

– Хм. Это позволяет оценить масштаб.

– Их еще называют Столпами творения, – я пробежал немного вперед и запрыгнул на перила. Эта часть программы мне особенно нравилась. – Посмотри, что под нами.

Франсис перегнулся через ограждение, инстинктивно отшатнулся, потом снова осторожно выглянул за край.

– Черт подери!

Мы находились примерно в километре или около того от поверхности планеты, очень похожей на Землю, но вращавшейся с огромной скоростью. Опустив взгляд на свои босые ноги, балансирующие на узких перилах, я почувствовал легкое головокружение, хотя алгоритмы работы аватара не позволили бы мне упасть. Я был в полной безопасности.

– Суть в том, что нам неизвестно, есть ли на этой планете разумная жизнь. Но существует невероятное количество прекрасных планет, на которых разумная жизнь – наша, человеческая, – могла бы осесть. Возможно, это будет самым ценным вкладом Земли в существование Вселенной. А самый главный вклад ныне живущих – обеспечить нашему восхитительно строптивому, нарушающему правила виду возможность существовать достаточно долго, чтобы воплотить это в жизнь.

Упоминание о жизни и живущих он воспринял именно так, как я рассчитывал.

– Милый, ты ведь знаешь, они дают тебе не слишком много…

– И нам нужно об этом поговорить.

– Как мы проведем оставшееся время?

– Именно об этом! Тут есть небольшая проблема. Или, скорее, возможность. Ладно, и то и другое.

– Мы можем решить любую проблему. В чем она заключается?

– У нас есть шанс переписать будущее Вселенной.

– И только? Я всегда настаивал, чтобы ты ушел красиво. Так в чем дело!

– Возможно, это ужасная идея.

– И когда тебя это останавливало? Какую теорию Большого взрыва ты придумал?

– Это ответ на загадку, которую я называю Тайной сияющих глаз.

– Сияющих глаз? Как в песне «Bright Eyes»? Нашей песне? Как романтично!

– Мне показалось, так будет правильно. Для нас это песня любви, песня нашей встречи. Но она о Черном Кролике. – Он тут же переключился на настоящее. – Каждая ее строчка ставит под сомнение природу смерти. И вот она, Тайна сияющих глаз: «Если ты киборг, что случится, когда ты умрешь?»

– Милый… – он растерян, но полон сочувствия. – Даже киборг… даже ты умрешь, когда умрешь, как и любое другое создание!

– Я просто не уверен, насколько большая часть меня отправится на тот свет.

– Что?

Я настроил свой аватар на медленную ходьбу и двинулся по перилам на фоне космического пейзажа, перепрыгивая через цветочные горшки. Авалон шел рядом.

– Сам посуди. Помнишь, перед началом первого превращения я говорил, что, возможно, придумал решение Проблемы загрузки данных?

– Милый, я даже саму Проблему не помню.

– Да все ты помнишь, – возразил я. Довольно нелогично, поскольку Франсис, очевидно, и правда не помнил. – Из-за нее транспортер «Энтерпрайза» никогда не будет работать и капитан Кирк продолжит умирать.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Ладно, напомню. Люди десятилетиями держались за мысль, что однажды смогут отсканировать мозг и воспроизвести его в цифровой среде. Загрузив его таким образом «в компьютер», они смогут обмануть смерть и жить вечно. Но это не так работает. Они все равно умрут. Выживет только компьютерная версия.

– Конечно. Это будет копия, дубликат. Я все это помню.

– К тому же отсканировать живой мозг в разрешении, которое позволило бы воспроизвести его в программном обеспечении, – невероятно сложная задача для технологии. Да, однажды это получится сделать. Но очень не скоро. Поэтому, хотя компьютерные технологии в наши дни по возможностям не уступают человеческому мозгу, создать его с их помощью мы не способны. По крайней мере так, чтобы не разрушить биологический оригинал.

– Ага, начинаю припоминать: ты говорил, что этот подход в целом обречен на провал – его авторы отвечают не на тот вопрос.

– Точно! Они спрашивали, как загрузить мозг в компьютер. Я же считаю, надо спросить: «Как стать компьютером?»

– Я еще тогда сказал, что это безумие. Да, вспомнил теперь. Ты называл этот процесс слиянием.

– Да, слиянием. Это моя гипотеза слияния. Но я не уверен, что она столь безумна, сколь может показаться.

– Допустим. Объясни простыми словами. Желательно односложными.

– Легко. Итак, взгляните на Экспонат А, – я на секунду прервал свое движение по перилам, развернулся лицом к Авалону и, сияя, указал на себя обеими руками. – Это я.

– Ну конечно…

– Чуть больше двадцати лет назад я начал слияние с человекоцентричной системой искусственного интеллекта. Мы уже и забыли, но изначально процесс должен был дать мне возможность говорить и выражать чувства до того, как мои собеседники уснут, не дождавшись ответа.

– Кажется, вечность прошла.

– Так и есть. Ничего из этого, – я взмахнул рукой в сторону библиотеки, развернулся, чтобы включить в этот жест окружающий нас космос, и снова двинулся вперед по перилам, – раньше не было возможно. Почему?

Я знал: Франсис ответит.

– Закон Мура!

– Закон Мура. Мощность систем искусственного интеллекта удваивалась каждые два года. 2–4 – 8 – 16–32…

– Да-да, знаю.

– Но самое интересное начинается с 64. 64 – 128–256 – 512 – 1024! Вот что такое двадцать лет для закона Мура. Сейчас я в тысячи раз сильнее, чем в начале пути.

– Ты обещал, что станешь остроумнее. Или хотя бы умнее.

– Я и стал, просто на тебя теперь сложнее произвести впечатление. Но главное – в другом…

– И в чем же?

– В том, что с момента перехода на новейший нейрокомпьютерный интерфейс пять лет назад мой человеческий мозг получил возможность взаимодействовать со всеми самообучающимися системами искусственного интеллекта и – я уже тебе говорил об этом – мне становится все сложнее различать, где что.