Солнце встало совсем недавно. В Салании день длился двадцать девять часов, поэтому угадать, который час будет во время прихода или ухода игрока, оказывалось практически невозможно. Так люди из разных часовых поясов почувствуют себя равными, считал Питер. Сейчас на Площади почти никого не было, только двое всадников (один – без рубашки) на одной черной лошади, мчавшиеся из дальнего ее угла. Франсис понял, что мчатся они прямо на него. Это было необычно. Когда всадники приблизились, стало ясно: перед ним один человек на спине у кентавра. Это уж точно было необычно: онлайн-сообщество кентавров не любило наездников – символизм этого действия нарушал их права.

Приглядевшись, Франсис понял, что это Эрил. Она, как всегда, была одета по-мужски и без седла ехала на молодом кентавре – будь он человеком, был бы еще подростком. Собственно, Эрил тут тоже было, скорее всего, столько же лет, хотя в реальности, на Земле, ей наверняка стукнуло не меньше, чем Мафусаилу. Девушка и кентавр затормозили, развернулись и пристроились слева от Тумана, направляясь за ним к Большому залу.

– Забей на протокол и скажи мне, как он? Хвост говорит – только что из больницы?

Эрил, как никто другой, знала: здесь никто не должен был выходить из роли, разрушать иллюзию и напоминать окружающим о реальном мире, где кому-то могло повезти гораздо меньше. Однажды она сказала Франсису, что считает величайшим достижением Фонда именно создание этой бесконечно расширяющейся мультивселенной, в которой каждый мог процветать независимо от своих физических недостатков или ограниченных возможностей коммуникации. Эрил стала одним из первых игроков – и с самого начала настаивала: упоминать «юдоль скорби» (как она называла земную реальность) в беседе саланийцев – нарушение этикета. Но сейчас ей, похоже, было плевать на этикет.

– Ты разве не в Сеуле? – Франсису тоже было плевать.

– В Сеуле. Не проверяла, но там сейчас наверняка глубокая ночь. Просто мне надо было с тобой встретиться, – она неожиданно улыбнулась и стала выглядеть совсем девчонкой, несмотря на мужскую одежду. – С тобой и с Иридоном, конечно!

Протянув руку, она по-хозяйски потрепала кентавра по гриве черных, как вороново крыло, волос. Почувствовав это, он с улыбкой обернулся, так что теперь можно было оценить красоту его лица и зеленых глаз. Потом, ни на сантиметр не изменив положение торса относительно шеи Тумана и ни на капли не замедлив шаг, он полностью развернулся и какое-то время бежал быстрой рысью задом наперед. Это немного удивило даже Эрил, а она всегда держала себя в руках.

Почтительно склонив голову, Иридон приложил руку к обнаженной груди и снова поднял взгляд.

– Для меня честь – наконец встретиться с вами, моя леди!

Голос у него был невероятно низкий, как и у всех кентавров.

– Это взаимно, Иридон. Добро пожаловать в ряды Защитников. Когда ты присоединился к нам?

– На тройную луну, моя леди.

– Он позволяет мне ездить на себе, – сообщила Эрил, хотя объяснение явно было излишним.

– Да неужто! – отозвался Костехвост, сопровождавший Тумана. Это были его первые слова – и, несмотря на занятия, голос его все еще звучал как низкий дружелюбный рык. Сарказм удавался ему великолепно. Переведя взгляд на Франсиса, он поднял взгляд: – Она ездит верхом на всем живом с двенадцати лет.

– Эй ты, злобный старый блохоносец! Я все слышу!

Иридон продемонстрировал идеальные манеры, развернув свой лошадиный корпус обратно – туда, куда двигался, спиной к беседующим. Теперь он мог хотя бы сделать вид, что не прислушивается к разговору.

Этот вопрос Франсис задал Эрил телепатически, в приватном режиме, чтобы ненароком не смутить Иридона.

, – прорычал Костехвост. Фамильяр принца, он был создан задолго до того, как Салания появилась на свет.

Эрил умолкла на минуту, а потом с совершенно невинным видом добавила:

 – прорычал Костехвост. –

Они прибыли в Большой зал. Цокот восьми копыт затих, и на Площади теперь можно было различить тихие звуки просыпающейся ото сна Цитадели. Эрил повернулась и посмотрела на Авалона в упор:

– На правах старого друга спрашиваю: как он?

Франсис провел в Салании всего несколько минут, но ее магия уже действовала на него. Факты оставались теми же, но по какой-то причине ощущались как нечто относящееся к другому времени и достаточно далекому месту. Здесь было немного легче обсуждать земную реальность.

– В больнице ему уже ничем больше не могут помочь, так что он вернулся домой.

– Боже, мне так жаль! Они… – Эрил помолчала немного, но взгляд не отвела, – тебе сказали, сколько ему осталось?

– Ничего конкретного. Дни? Месяцы? Но его мозг не пострадал. И сейчас я собираюсь с ним встретиться.

– Тогда не буду задерживать тебя ни на секунду больше. Беги! И передай ему мои наилучшие пожелания.

– Конечно!

Авалон спрыгнул на землю и направился к огромным дверям в сопровождении Костехвоста. Завидев его приближение, двое стражников в ярко-красных кожаных килтах уперлись плечами в створки и начали их открывать. Так приятно было снова шагать широко, а не шаркать еле-еле. Он обернулся. Иридон коротко коснулся лба Тумана рукой, потом рысцой направился прочь, увозя мрачную Эрил. Туман послушно направился за ними.

Большой зал был поистине большим. Его создали, чтобы удивлять и вдохновлять. В другом временном потоке именно здесь Рейлан, едва не погибнув, победил на Играх чародеев. Это был настолько важный эпизод «Баллады об Авалоне», изначальной истории, ради которой и была создана карта мира, что Питер убедил Франсиса занять места Рейлана и Авалона и вместе восстановить последний раунд состязания – со всеми его опасностями.

Потом, завершив историю в этом временном потоке, оба создали себе другие тела и вернулись во времени, чтобы прожить эти приключения еще раз, уже зрителями. С точки зрения Франсиса, самым примечательным было то, что ему удалось под прикрытием устроить критически важную диверсию и изменить версию саланийской истории, записанную в архивах.