Шрифт:
Закладка:
Райдер сжимает мой локоть, отчего дыхание застревает в моём горле.
— Уилла, я хочу поговорить. Мы можем отойти в уединённое место?
Я резко поворачиваю голову в его сторону.
— Зачем?
Его ладонь приглаживает бороду — новая привычка, появившаяся, когда его адские волосы на лице выросли до уровня «выживальщик глубоко в лесу».
— Ну, если я тебе скажу, это противоречит самой сути разговора наедине.
— Тогда скажи здесь и забудь про уединение.
Райдер вздыхает, закрывает глаза, затем медленно поднимает веки. И вновь его радужки цвета ярко-зелёной травы раздражают меня. Они слишком красивые. Весь этот вечер — одно сплошное прекрасное наложение на мою реальность.
— Ладно, — он ставит своё вино на боковой столик и подходит ближе, проводя ладонями по моим рукам и сжимая их, когда я пытаюсь попятиться. — Я хочу перемирие. Прекращение огня.
— Чего?
— Я больше не хочу быть друзьями-врагами.
— Ч-чего ты хочешь? — мой голос охрип. Я звучу так, будто мои трусики насквозь промокли, а кружево лифчика опалится от горящей кожи, ибо это факт.
Ладонь Райдера накрывает мой подбородок, большой палец гладит линию челюсти.
— Я хочу тебя.
— Я у тебя есть, — я сглатываю. — Я здесь.
Райдер качает головой.
— Не так, как это было. Я хочу большего. Я хочу всего.
— Я… я так не делаю.
Он хмурит лоб.
— Не делаешь чего?
— Я не вступаю в отношения. Встречаться — это не для меня. Я должна сосредоточиться на футболе и завершении учебы, а потом на переезде туда, где меня захочет видеть профессиональная женская сборная. Привязываться к кому-то здесь — это рецепт катастрофы… — мой голос обрывается, когда его большой палец рисует круги на коже за моим ухом. У меня глаза едва не собираются в кучку, когда он опускается ниже по моей шее.
— Хм, — Райдер делает шаг ещё ближе, и наши тела прижимаются друг к другу. Каждая жёсткая грань его тела, каждая впадинка и изгиб моего. У меня вырывается маленький жалкий писк. Его труба в штанах уже наполовину встала, прижимаясь к моему животу. — Жаль, — тихо говорит он.
Он собирается сделать шаг назад, я это чувствую. Прежде чем он успевает это сделать, я сжимаю его рубашку в кулаке, комкая этот мягкий материал, мечтая завернуться в него. Мечтая содрать рубашку с его тела и постелить под нас как одеяло, когда он меня наполнит.
— Н-но я могу подумать о расширении параметров нашей дружбовражды.
Тело Райдера замирает.
— То есть, ты хочешь меня просто… для секса, — тихо говорит он. — Просто трахаться.
Слова простые, но его голос будто сотрясает мои рёбра и с оглушительным грохотом приземляется между моих ног.
— Да, — шепчу я.
Его большой палец не останавливается, скользя по моим обнажённым ключицам. Я хочу, чтобы он куснул меня там. Я хочу, чтобы он опять закинул меня на плечо и запер нас в своей комнате. Мне надо, чтобы он сорвал мою одежду, пригвоздил меня к стене и вбивался в меня, пока мои леггинсы спутались на коленях. Я хочу от него гадких, развратных вещей.
Губы Райдера опускаются к моему уху, пока моё тело как будто переходит из твёрдой формы бытия в жидкую.
— О чём ты сейчас думаешь?
Я шумно сглатываю.
— О грязном. О вещах, о которых я вообще думать не должна.
Его тихий смешок вибрирует на моей коже.
— Выражение твоего лица на это и указывало.
— Эм, — это звучит с придыханием и как-то слабо. Я ищу что-нибудь, что укрепит мою молекулярную структуру, что придаст стали моему позвоночнику и прогонит эти мягкие, смутные чувства подальше от моего разума. Но я ничего не могу найти.
Его ладонь огибает моё плечо и проходится по каждому позвонку спины. Это кажется непристойно сексуальным.
— Значит, мы в тупике.
— Н-нет, мы не в тупике. Ты хочешь меня, я хочу тебя, — я подаюсь навстречу его касанию, с удовлетворением наблюдая, как он шипит и отстраняет свой пах. — Я это почувствовала.
— Это не означает, что он получит желаемое.
— Итак, теперь мы в третьем лице говорим о трубе в твоих штанах…
— Саттер, помоги мне Господь, — он сжимает свою переносицу и глубоко дышит.
— Да брось. Мы можем это сделать. У нас больше не будет совместных пар, мы не будем видеться, если не выкроим время. Мы можем быть приятелями по траху.
Райдер вздрагивает, когда я говорю это. Я осознаю, что произнесла что-то, чего он не хотел слышать, но мне больше нечего сказать. Хотелось бы мне дать Райдеру то, чего он желает, но я не могу. Я не могу обречь себя на разбитое сердце. Я не могу быть уязвимой, когда вот-вот пройду через худший этап своей жизни и попрощаюсь с мамой. Я не могу отколоть от своей души ещё один осколок и отдать кому-то лишь для того, чтобы попрощаться и с ним тоже.
— Лесоруб, если я могла бы дать это кому-то, то это был бы ты. Но я не могу.
Его лицо напрягается. Одна огромная ладонь ложится на мою талию.
— Дала бы мне что?
Я привстаю на цыпочки и целую его прямо над бородой, шепча:
— Всё.
Трусость. Уилла — трусливый лев. Я ускользаю и присоединяюсь к маме на диване, переплетая наши руки. От неё пахнет маслом мяты и ванильным мороженым.
Она мягко похлопывает меня по бедру.
— Как поживает моя девочка?
Я улыбаюсь ей и целую в щёку.
— Нормально. Как ты?
Мама улыбается и отворачивается ровно настолько, чтобы положить карту, которая, похоже, обеспечивает победу. Она торжествующе вскидывает кулак, вызывая беглое воспоминание об её присутствии в моей футбольной карьере. Это всё ударяет меня в грудь с силой отбойного молотка. Как мама кричала на трибунах, высоко подняв кулаки. И тот пронзительный свист, который пронзал вечерний воздух. Я всегда его слышала. Я всегда знала, что она там и подбадривает меня.
Что я буду делать, когда не смогу больше её слышать? Как мне знать, что она всё ещё где-то там?
— Ты всегда будешь знать, Уилла, — шепчет она, похлопывая меня по сердцу. — Я прямо здесь, навеки. Прислушайся и услышишь. Обещаю.
* * *
Мама умерла в день Нового Года. Накануне вечером мы смотрели по телевизору опускание новогоднего шара на Таймс-сквер, свернувшись рядом под одеялами. Большую часть дня она была тихой, много смотрела в окно. Она держала меня за руку и просила петь ей колыбельные, которые
