Шрифт:
Закладка:
Проведенные с Инкери недели научили Саану мастерски определять на слух, чем именно занята тетя. Судя по всему, сначала та заносит на веранду резиновые сапоги и заходит в дом. Потом моет руки в ванной лавандовым мылом и переодевается, сменив садовый костюм на домашнее платье. Саана ставит чайник, потому что именно это захочет сделать тетя, когда ворвется на кухню, источая энергию повозившегося в земле садовода-любителя.
Саана дарит тете улыбку. На Инкери надето одно из платьев «Маримекко»[64], со временем оно полиняло от частых тетиных прогулок. В детстве Саана думала, что в каждом из кармашков этого платья кроется по маленькому сюрпризику. Вода вскипает, и тетя наливает дымящийся кипяток в большущую чайную чашку с розочками, куда тут же кидает пару листиков черной смородины. Так рождается тетин фирменный напиток — черносмородиновый чай.
— Ну и?.. — начинает тетя, приземляясь на стул с чашкой чая. — Почему у меня такое ощущение, что у тебя что-то случилось? — спрашивает она, пристально глядя на Саану: ищет подтверждение своим догадкам.
Пытаясь придать лицу максимально теплое и непринужденное выражение, Саана протягивает Инкери баночку меда. Она нервно постукивает ногтями по столешнице, после чего все же решает не молчать.
— Я встретила одного очень интересного человека, — проговаривается она, и на миг воцаряется приятная, мягкая тишина.
Тетя улыбается, добавляет в чай немного меда и начинает размеренно и плавно его помешивать.
— Я постелила тебе свежие простыни.
Саана благодарит и мысленно задается вопросом: именно тогда Инкери и порылась в ее вещах, в ее записях?
— Я рада за тебя, — произносит тетя с хитрым прищуром. — И кто же этот интересный человек?
— Ой, можно я не буду рассказывать? Пока что, — говорит Саана.
Ей кажется, что, если взять и все сразу выложить, волшебство рассеется.
ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА
Хелена обернулась и с ужасом воззрилась на дверь. Она ожидала увидеть кого-то в проеме и уже лихорадочно обдумывала объяснение своему поведению, тому, что она стоит в спальне барона. Однако стоило ей обнаружить источник шума, как тут же захотелось истерично рассмеяться — от облегчения, смешанного с пережитым страхом. Мама-утка и четыре утенка гордо прошлепали в комнату.
— Привет, милашки, — прошептала Хелена утиному семейству и на цыпочках пошла к двери. Притрагиваться к постели ей больше не хотелось. Желание что-то исследовать в этом доме отпало напрочь. Она всего-навсего мечтала уйти. Выйдя из спальни, Хелена изо всех сил ринулась в зал — и успела ровно к тому моменту, когда вернулся барон.
— Появился ли тот, кто заставляет твое сердце биться чаще? — поинтересовался барон.
Июльский вечер уже начал отдавать прохладой надвигающейся осени. Они сидели на веранде, наслаждаясь немецким белым вином. Понемногу Хелена привыкла ко вкусу алкоголя. Привыкла к тому, как он обволакивает голову, принося с собой радостные мысли. Она сидела здесь, вот так, втайне от своих близких, и пила вино с мужчиной вдвое старше ее. Теперь этот факт не вызывал у нее лишних вопросов или опасений. Наоборот. В усадьбе она чувствовала себя живой, чувствовала себя собой — настоящей. Откровенный вопрос барона повис в мягком, чуть прохладном вечернем воздухе, и Хелена покраснела.
— Есть один, но я не знаю, взаимно ли это, — ответила она.
Барон научил Хелену не стесняться и не скрывать своих чувств. Их стоило исследовать, высвобождать, отпускать, ведь только тогда они смогли бы поддерживать в человеке жизнь. Хелена была полна решимости. Барон подлил им еще вина. Где-то в поле раздавался стрекот сверчков.
Чуть позже тем летом в почтовый ящик семьи Тойвио кто-то бросил письмо для Хелены.
ПРИГЛАШЕНИЕ
Добро пожаловать на Венецианский карнавал в усадьбе Коскипяя 31.08.1989.
Дресс-код: вечерний наряд и карнавальная маска
Как Хелене не сойти с ума в ожидании конца лета? С того момента она, не переставая, думала о приглашении и представляла себе грядущее действо. Какой нарядной она будет. Как украсят усадьбу. Какая потрясающая атмосфера окутает этот праздник. Она, такая заурядная, оказалась одной из тех загадочных персон, которых барон ценил настолько, что пригласил к себе на карнавал.
Однажды вечером, за несколько недель до рокового праздника, Хелена пила невкусный яблочный сидр в комнате у Йоханны. Они слушали Dingo и крутили пустую бутылку из-под сладкого коктейля.
— Правда или действие? — спросила Йоханна, довольная тем, что горлышко указало на Хелену, а не на нее.
— Правда, — ответила Хелена и замерла в ожидании вопроса.
— Ты влюбилась? — выпалила Йоханна. — Если да, то в кого? — быстро добавила она и выжидающе уставилась на Хелену.
Сначала Хелена скривилась, будто от боли, но потом решила, что Йоханне-то можно и открыться.
— Да, — произнесла Хелена смущенно, однако при этом с каким-то воодушевлением.
Признаваться было приятно.
— В кого? — спросила Йоханна, нетерпеливо придвигаясь к подруге.
— Это уже два вопроса. Один за раз, — захихикала Хелена. Она сгорала от желания поведать о мире, в который удалось краешком глаза заглянуть этим летом, но все же промолчала, опасаясь того, что, если сразу рассказать, волшебство рассеется.
Они продолжили пить и подпевать звучащим из радиоприемника песням. Йоханна стащила немного виски из отцовского кабинета и со смехом рассказала, как добавила в бутылку воды, чтобы было не так заметно. Хелена восторженно разглядывала комнату подруги. У Йоханны ни в чем не было нужды. Мама Йоханны не разрешила впускать пса Нойманна в дом, так что тот остался на улице. Когда со двора послышался лай, девочки прильнули к окну, снедаемые любопытством. Они стояли, прижавшись друг к другу, и пожирали глазами улицу. Хелена почти могла почувствовать алкогольное дыхание Йоханны у своего лица. Двор пустовал. Наверное, пес просто взвился, услыхав приближение какого-нибудь животного — полевки или зайца.
Йоханна впилась в Хелену взглядом и наклонила голову. А затем, ни с того ни с сего, она подалась вперед и поцеловала подругу прямо в губы. Сначала Хелена растерялась, но потом ее медленно начал заливать гнев.
— Какого черта? — выпалила она, и Йоханна тут же отскочила на пару шагов назад.
От удивления Йоханну затрясло мелкой дрожью: теперь она понятия не имела, что делать.
— Я подумала, это… в смысле, что ты тоже… любишь… — разрыдалась Йоханна, и к Хелениному гневу стало примешиваться беспокойство.
— Йоханна, ты моя лучшая подруга, правда, лучшая-прелучшая и самая любимая, но ты не нравишься мне… вот так, — сказала Хелена и попыталась погладить Йоханну по плечу, однако та сразу же скинула с себя ее руку.
