Но когда они ее бросали…

Она пребывала в ужасном состоянии.

Сколько себя помню, мама всегда была любительницей выпить. Но в детстве, когда с нами жил отец, дело ограничивалось бутылкой вина на двоих, после которой они смеялись и танцевали на кухне.

Но мамино пьянство после ухода папы проходило немного иначе.

Она в одиночку вливала в себя целые ящики пива. Плакала, кричала и цеплялась за унитаз, пока я держал ей волосы или прикладывал к шее салфетку, смоченную в холодной воде.

А потом все повторялось по кругу: если мама с кем-то встречалась, то была счастливой алкоголичкой. И пьяной развалиной, когда ее бросали.

Порой, после самых ужасных расставаний, она принималась за наркотики. А иногда с готовностью впадала в депрессию. Временами она почти нарывалась на увольнение, и я удивлялся, как ей удавалось продержаться столько времени на одной работе. Мама спускала на ветер все сбережения, попадала в неприятности, из-за которых была вынуждена просить денег у своего единственного сына, а потом давила на мою совесть, если я не мог их ей дать.

А я давал. Постоянно.

И не важно, что мне приходилось потрошить свои накопления, брать работу на лето или продавать PlayStation.

Я бы ни за что не отказал маме в поддержке.

Это было само собой разумеющимся, в чем я глубоко убежден, поскольку она смогла поддержать, когда от меня отказался отец. Да, моя мать неидеальна, но она всегда была рядом, и за одно это я отдал бы ей все до цента и последней рубашки.

Но меня все равно это задевало, хотя я не особо понимал свои чувства, пока не стал старше и не осознал, насколько ее цикличное существование испоганило жизнь и мне.

– Уже не за горами День отбора, – закончил я после того, как рассказал об успехах на спортивных сборах. – Так что посмотрим.

– Ты обязательно попадешь в команду, детка, – уверенно заявила мама. – И не успеешь оглянуться, как подпишешь многомиллионный контракт с Национальной футбольной лигой и купишь своей маме огромный особняк на берегу.

Я улыбнулся. Тысячу раз слышал эту ее мечту. Она появилась, когда я был еще подростком и мы поняли, что у меня и впрямь есть довольно приличные способности к футболу. Я до сих пор помню свои двенадцать лет, когда после игры мама усадила меня, еще одетого в грязную форму и бутсы, заставила посмотреть в зеркало и встала за моей спиной, положив руки на плечи. Глядя через отражение мне в глаза, мама заявила: «Клэй, тебе никогда не придется перебиваться, как приходилось мне. Ты станешь богатым».

– Кстати о футболе. Я говорила, что Брэндон тоже раньше играл? – спросила мама, вырвав меня из воспоминаний. – В школе он был квотербеком стартового состава.

Моя улыбка померкла. Перед глазами появилась табличка кофейни, когда я вышел к университетскому дворику, где на пледах валялись студенты, курили вейпы, смеялись и приятно проводили вечер.

Интересно, каково это – быть обычным студентом и иметь кучу свободного времени, а не проводить каждую минуту на тренировках?

– Обсудим все в Рождество, – сказал я. – Мам, надо бежать. Еще одна встреча.

– Так поздно? Они совсем тебя не щадят? – хихикнула мама. – Ладно, люблю тебя, родной. Позвони в конце недели. – Она замолчала. – А ты… ты виделся с Малией?

Услышав ее имя, я похолодел.

– Нет.

Напоминание, что от нашего разрыва больно было не только мне, но и нашим семьям, напоминало зудящую от соли рану. Мы встречались очень долго, пережили много всего, и для мамы Малия была все равно что родная дочь.

Порой они были ближе, чем мы с мамой, поскольку их связывало то, чего мне постичь не дано в силу принадлежности к другому полу.

– Что ж… – завела мама, но потом передумала и после затяжной паузы сказала: – Просто сосредоточься на футболе. Все как-нибудь само образуется.

– Люблю тебя, мам, – выдавил я.

– И я тебя. О, и…

Пока мама не успела спросить о чем-нибудь еще, я отключился и остановился у входа в кофейню, чтобы перевести дух. Дул теплый и приятный ветер, а пока еще зеленые деревья хранили последний отпечаток лета.

Я глубоко вздохнул, с досадой отметив, что от одного только глотка свежего воздуха горит в груди. Это началось с тех пор, как от меня ушла Малия, и я понял, что такова теперь моя новая реальность.

День и без того был трудным. Меньше всего я хотел получить разнос за то, что не пылал на камеру радостью и счастьем.

Но если так велел тренер Сандерс… у меня не было возможности отказаться, не поставив под угрозу свою стартовую позицию.

Потому, вздохнув напоследок, я толкнул стеклянную дверь, и небольшой колокольчик над головой оповестил о моем появлении.

«Ром и вертел» был одним из немногочисленных баров в кампусе – наверное, потому что в сравнении с барами вне кампуса в нем себя вели цивилизованно и сдержанно. Здесь толпились не пьяные малолетние студенты, таскающие с собой дурацкие поддельные удостоверения личности, а старшекурсники, которые были довольно адекватными и приходили сюда, чтобы пропустить по стаканчику и провести тихий вечер за беседой или живой музыкой, а не дрыгаться на танцполе.

Они многое потеряли.

И все же, когда я вошел в темное помещение, аромат старых книг, свечей и кофе превзошел запах алкоголя, и было в этом что-то умиротворяющее. Находиться здесь было приятнее, чем в тех зловонных барах, куда я предпочитал захаживать. Надо признать, здесь царила особенная атмосфера.

На небольшой сцене в углу какой-то парень играл на акустической гитаре и тихо напевал песню, не мешая разговаривать тем, кто сидел в темных кабинках за столиками, на которых стояли свечи.

Я остановился возле бара и обвел зал взглядом в поисках Джианы. Внутри шевельнулось какое-то неприятное чувство, когда я увидел целующуюся парочку в одной из угловых кабинок, но быстро прошмыгнул мимо них, осматриваясь, пока не нашел нужного мне человека.

На умиротворенное лицо Джианы падали тени и свет от свечей. Широко раскрыв глаза, в которых застыла нежность, она загадочно улыбалась. Маленькими ручками она забавно стискивала большую кружку с каким-то дымящимся кофейным напитком и, время от времени отпивая из нее, слушала музыку.

И она правда слушала.

Она сидела, скрестив ноги в этих сдержанно сексуальных гольфах, в которых я ее уже видел, и покачивала ступней в такт мелодии. Музыка была мне незнакома, но Джиана одними губами