– Давай, раз велено, – отозвался Вельяминов, принимая сшитый из толстой кожи цилиндр с висящей печатью.

Решительно сломав печать, он вытащил свернутую в трубочку грамоту и погрузился в чтение. Закончив, некоторое время сидел в задумчивости, после чего вдруг спохватился и спросил у посланника:

– Что-то никак не признаю тебя, ты чьих будешь?

– Из жильцов[11] я, боярин. Шемякиным прозываюсь, Михайло Матвеев сын.

– Погоди-ка, не твой ли отец у государя в смоленском походе постельничим был?

– Мой.

– Знавал я в старопрежние времена твоего родителя. Он жив ли?

– Этим летом помер, а меня на службу поверстали. Государь вспомнил о батюшкиных заслугах и повелел в жильцы определить.

– Садись, Миша, с нами за стол. Перекуси с дороги чем бог послал, да расскажи, что в Москве нового.

– Благодарствую, боярин, – с каким-то облегчением в голосе отозвался молодой человек и хотел скромно присесть с краешку.

Но Вельяминов не позволил, а усадил его рядом с собой и принялся усердно потчевать, даже велел сестре на правах хозяйки дома поднести юноше кубок. Явно не ожидавший подобной ласки парень растрогался и охотно отвечал на все вопросы. Однако скоро усталость взяла свое, и он начал клевать носом.

– Отнесите гостя в спальню, – велел воевода холопам, а когда они с Аленой остались одни, тихонько спросил: – Знаешь ли, что в сей грамоте?

– Повеление в Москву ехать, – спокойно ответила ему княгиня.

– А ведь я у государя в ногах валялся, просил меня воеводой услать, чтобы только тебя увезти подальше!

– Судьбы не избежать.

– То-то и оно. Что делать-то будем?

– Жить дальше, Никитушка.

Посольский обоз вышел из Москвы сразу после окончания Рождественского поста. Перед тем, как водится, поскакали ко всем воеводам гонцы, чтобы предупредить о том, что движется поезд и его надо уберечь от всяческих невзгод, а паче всего от разбоя. К иноземцам тоже были отправлены послания с заверениями в дружбе и желании жить в мире.

Впереди обоза двигался разъезд из московских служилых людей, которые будут охранять его до Можайска. Там их сменят местные, потом придет черед смолян, и так до самой границы. За передовым отрядом один за другим следуют поставленные на полозья возки, сани со всяким припасом и охрана из стрельцов и дворян. Всего ратных людей больше сотни, а с ними сам глава Посольского приказа и его ближайшие помощники, а также старшие и младшие подьячие, толмачи, переводчики[12] и конечно же слуги.

Из всех разрядов служилых людей по отечеству дьяки издревле были самой закрытой корпорацией. В самом деле, до боярина или окольничего, будь на то воля государева, может дослужиться любой. Но только дьяки с их книжной премудростью и обусловленной этим обособленностью от прочих могли вести делопроизводство и управлять приказами. И если бы не Смута, огненным колесом прокатившаяся по земле и людям и поставившая все с ног на голову, никогда бы бывшему боцману и перебежчику не бывать в дьяках!

Впрочем, Клим и сам был, что называется, парень не промах! У получившего под свое начало один из важнейших органов государственного управления, выше которого был разве что Разрядный приказ, Рюмина не было возможности постепенно вживаться в новую для него роль, привыкая к должности.

При тех вызовах, что стояли перед чудом выжившим государством, а паче всего таком беспокойном государе, как Иван Мекленбургский, времени на раскачку не было, и русским дипломатам требовалось подчас совершать прямо-таки немыслимое. Этого требовали и обстоятельства, и сам царь, который не признавал слова «нет». А потому пришлось колыванскому уроженцу засучить рукава и браться за работу. И первым делом было необходимо поменять весь уклад, или, как говорят иноземцы, провести реформу.

Одним из главных нововведений стало привлечение к службе иноземцев. Само по себе это не было чем-то из ряда вон выходящим. Ведь еще государь Иван III посылал сватать за себя царевну Софью Палеолог итальянца Ивана Фрязина. Но до сего момента это были все-таки разовые акции, а теперь в штат приказа на постоянной основе стали входить немцы из мекленбургских владений государя, пара переманенных из Литвы шляхтичей и даже один «скотский немец» – шотландец.

Вторым по счету, но не по значению, стало появление постоянных миссий при иноземных дворах. Если раньше послы, выполнив поставленную задачу, возвращались домой, то теперь они задерживались надолго, собирая и переправляя в Москву различные сведения, оказывали помощь купцам и вербовали нужных для русского государства людей. Правда, пока такие были лишь в родном для Иоганна Мекленбурге, в союзном Стокгольме и в имперской Вене, но, как говорится, лиха беда начало!

Царь требовал постоянно искать и привозить в Москву видных ученых, архитекторов, художников и музыкантов. Это стало еще одной постоянной заботой Рюмина, в приказе был отведен целый стол, или, как привыкли называть их приказные подьячие, повытье. К сожалению, успехи у нового направления дипломатической деятельности были пока невелики, но, по крайней мере, серьезных преподавателей в академии заметно прибавилось.

В Смоленске они, дождавшись, пока закончится ледоход, дружно погрузились на барки и мирно, с изрядным удобством и без суеты, но ходко поплыли вниз по Днепру, благополучно миновав стороной Киев и все опасности дороги.

В Запорожскую сечь Клим прибыл уже весной, в разгар половодья. Поначалу дело шло ни шатко ни валко. Обиженный на Москву вообще и на Ивана Мекленбургского в особенности самопровозглашенный гетман Сагайдачный принял посольство холодно. Приближенные его тоже воротили нос, а рядовые казаки, особенно из числа не слишком умных, частенько задирали охранявших дипломатическую миссию стрельцов и боярских детей. Однако далеко не все в Сечи относились к Москве враждебно.

Как-то поздним вечером, когда добрые люди уже ложатся спать, к Рюмину заявился известный своими набегами на турок Яков Неродич по прозвищу Бородавка. В отличие от шляхтича Коношевича-Сагайдачного, Яков происходил из простых казаков и всего в этой жизни добился сам, головой и саблей.

– Доброго здоровья, пан посол! – с кривой усмешкой поприветствовал он дьяка. – Гостя незваного примешь ли?

– И тебе не хворать, атаман, – отозвался Рюмин, показывая на лавку. – А что до приема, так это смотря с чем пришел…

– Слышал я, что наш гетман тебя неласково принял?