садиться по другую сторону круга, посыпанного ярким песком. Кажется, к ним присоединились несколько крестьян и пастухов. Нет, добрый синьор, я не могу назвать их имен из-за убогости своей памяти и царившего в шатре мрака. Правда, я видела их раньше в деревне то с корзинами, наполненными зерном, то с блеющим ягненком на плечах, но в тот вечер они упорно избегали наших взглядов; и вдруг я заметила, что мать здесь единственная женщина, и поняла, что за эту неосмотрительность нам неминуемо придется дорого заплатить.

Ответствую, что через некоторое время представление началось и в шатер вбежал шут, звеня с каждым шагом колокольчиками, кувыркаясь и выкрикивая непотребства. Однако теперь, воспринимая прошлое глазами взрослой женщины, я понимаю, что нищета шутовского наряда вовсе не была показной, да и само зрелище кажется мне нынче таким же убогим, как и потертый шутовской кафтан. Да, рыжеволосая женщина плевала и жонглировала огнем, и карлики вскакивали друг другу на плечи и пытались добраться по намыленному шесту до подвешенного свиного окорока, пока он, наконец, не свалился прямо в бочку женщины-рыбы, расплескав большую часть воды, из-за чего та, разразившись похабным сквернословием, вынырнула из бочки, сверкая обнаженной грудью на радость страже. Карлики вторили ее изощренным ругательствам, и тогда заклинатель кнутом выгнал их из шатра. Потом под куполом шатра кружили странные лысые птицы с выщипанными хвостами, а когда они присели укротителю на плечо, оказалось, что они действительно могут повторить молитву святого Сервидио.

Я подтверждаю, синьор, что, будучи маленькой просветленной, я знала ваши молитвы, ведь Интестини никогда не была совершенно отрезана от остального мира – хотя граф Дезидерио и наши старейшины с радостью бы ее от мира оторвали – и бродячие торговцы, и погонщики, перегонявшие волов по горным тропам, и пастухи, водившие стада по высоким лугам, учили нас уважению к словам, произносимым вашими единоверцами сразу после пробуждения и во время ночного отдыха. Так я узнала имена ваших святых и предания о том, как они странствовали по отвесным склонам и долинам наших гор и посетили множество иных мест, творя чудеса и укрощая монстров. Я знала, что язычники приковали святого Сервидио к скале, на которой обитали крылатые бестии с женскими лицами; с незапамятных времен они наводили ужас на ту местность, выкалывали глаза путникам, похищали еду со стола крестьян и отравляли то, что не смогли украсть, сея горе и отчаяние. Чудовища терзали святого Сервидио клювами и когтями вырывали из его тела кровавые куски мяса, стремясь сокрушить его дух, однако он принимал страдания с таким смирением и так терпеливо молился о спасении душ своих мучительниц, что в момент его смерти птицы превратились в женщин и, каясь в своих грехах, тут же решили стать монахинями; и вскоре для них возвели монастырь на той же скале, где прежде они жили в птичьем облике и где теперь возносятся слова молитвы святому Сервидио, который перед смертью спас их потерянные души и позволил им возродиться для веры.

И я подтверждаю еще раз, что комедианты оскверняли слова святого Сервидио, вложив их в уста безмозглых птиц, и это святотатство наполнило меня таким ужасом, что я начала дрожать и ронять слезы, ведь я уже знала, что ваши святые после смерти бывают мстительными и могут с лихвой расквитаться за обиды или даже за безразличие. Однако я все еще хотела увидеть дракона. Я с нетерпением ждала, когда он появится посреди арены, расправит радужные крылья, о которых так много нам рассказывал бастард Ведасто, и будет реветь, раскачивая тремя головами. Нет, я вовсе не думала, как он сможет поместиться в шатре, если даже четверо карликов, встав один на другого, доставали до потолка, пока не попáдали и не развязали драку, по-видимому, не предусмотренную в представлении. Я не смеялась вместе с другими во время их потасовки, так как размышляла, сможет ли хлыст дрессировщика укротить дракона, ведь такое чудовище способно извергать пламя и одним взглядом превращать человека в камень. С каждым мгновением мое нетерпение разгоралось все ярче, и в этом волнении я едва не упустила дракона.

Ответствую, что сначала он показался мне не больше свиньи, хотя его длинные лапы, странно изогнутые в суставах, подсказывали, что стоит только ему выпрямиться, он мог бы сравниться ростом с укротителем, который гордо выпячивал грудь и размахивал кнутом, из-за чего жалкий вид скрюченного чудовища у его ног становился еще выразительнее. Признаюсь, сначала я приняла это странное животное за кабана, потому что спина его была покрыта щетиной – нет, не чешуей, как следовало ожидать, а короткой, местами взъерошенной шерстью, – а сложенные крылья волочились за ним по песку, как пучок соломы. Только когда укротитель ударил кнутом, я поняла, что это и есть дракон, настоящий дракон, и лучшего не будет. Затем, раз уж вы, синьор, изволите спрашивать об этом, я разрыдалась в голос, заметив, что ему прикрепили к крыльям павлиньи перья и перевязали тело алыми лентами, наверное, чтобы добавить величия, но вся эта пестрота лишь подчеркивала подлость обмана. Существо скулило и прижималось к земле, как побитый пес, а чернобородый с нарастающей злобой дергал за цепь, пытаясь заставить зверя сесть. Кто-то из стражников начал смеяться; я думаю, что он уже успел изрядно выпить вместе с товарищами. И именно тогда младший из моих братьев – и вы, конечно, слышали о нем, мой брат Сальво, которому было тогда не больше трех-четырех лет, – крикнул, чтобы они прекратили и замолчали немедленно. И все же это ложь, что дракон якобы узнал его и в тот же миг пыхнул пламенем из всех трех голов, увенчанных золотыми коронами. Это неправда, повторяю, потому что у дракона была всего одна голова, обтянутая оливковой кожей и вытянутая, как у гадюки. Под крыльями ему веревками привязали набитые головы волков или больших черных псов с глазами из красного стекла и гребнями из петушиных перьев, но этот трюк мы распознали, что наполнило наши сердца огромной печалью.

Как уже говорилось, укротитель прилагал все усилия, чтобы заставить зверя шевелиться, и хлестал его по спине, поднимая в воздух клочья серой шерсти. Я подумала, что, должно быть, он очень старый, этот дракон, потому что он двигался, как усталый, полудохлый зверь. Когда он расправил крылья, одна из приделанных голов отвалилась, и из нее вывалилась червивая и гнилая пакля. Стражники снова повалились от смеха; крестьяне и погонщики овец тоже хрипло похихикивали на своих скамейках; и хотя они уже наверняка поняли, что из них делают дураков, все же добродушно с