мне, вы охотно прислушиваетесь, когда кто-то стремится наполнить ваши уши жалобой на просветленных, и вскоре каждая соседская вражда, каждая стычка из-за выпаса овец на общинном пастбище и распределения сена или даже каждая ссора у водопоя будет разрешаться перед вашим трибуналом, лишь для отвода глаз облаченная в одежду великого зла и пропитанная запахом ереси. Ибо вы, не будучи жителями этих мест, подобны слепым щенкам, что раскрывают пасти в поисках сытного молока, пока поят вас предательством и насмешками. И я готова поклясться хлебом, вином и мясом, что все сказанное вам обо мне – ложь, что не знаю я никаких колдовских штучек и не ходила по ночам на высокие поляны под видом сбора трав, потому что сплю каменным сном, тяжелым от забот и трудов, и никто из тех, кто сегодня лает и плюет на мое имя, не позаботился о том, чтобы мне стало легче.

Все изложенное является правдой, произнесенной под присягой женщиной, именующей себя Ла Веккья, и было зачитано в ее присутствии и подтверждено ею, что слова были записаны в точности. Рекомая заявила, что признание свое сделала не из зависти или злости, но в полном согласии с правдой во благо своей души. Произнеся клятву хранить в тайне свои собственные слова и вопросы трибунала, она пообещала блюсти ее.

Поскольку же сама она остается неграмотной, Аббандонато ди Сан-Челесте, епископ трибунала, засвидетельствовал вместо нее собственной рукой.

V

В субботу, в шестнадцатый день сего месяца, в праздник Святого Калогера, мученика, искупившего наши грехи своими муками и убитого демонопоклонниками, в четыре часа утра, женщина, известная как Ла Веккья, по ее собственным словам, родом из деревни Чинабро в приходе Сангреале, рожденная от неизвестного отца и, по ее утверждению, от местной женщины, по приказу сего трибунала была схвачена и за различные вины заключена в тюрьму на попечение мастера Манко. Была допрошена в присутствии доктора Аббандонато ди Сан-Челесте, задававшего ей вопросы в соответствии с данным ему предписанием, инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре, и свидетелей: падре Фелипе, пресвитера церкви оного прихода, и падре Леоне, исповедника и духовного наставника наместника Его Святейшества, а также падре Лапо, проповедника оного наместника, людей благочестивых и сведущих в законах.

При ней были обнаружены две рубашки, плащ, кошель, один гульден и три сольдо, а также спрятанное под порогом ожерелье и два кольца большой ценности, украшенные знаками, которые были переданы названному инквизитору Аббандонато ди Сан-Челесте. Доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, епископ сего трибунала, приказал привести заключенную из камеры в тайный зал трибунала. Упав на колени, плача и бия себя в грудь, в присутствии инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре, а также свидетелей: падре Фелипе, пресвитера церкви оного прихода, и падре Леоне, она ответствовала, что не совершила никакого преступления, а под обвинение была подведена ложным свидетельством, сделанным завистниками, которые из несправедливой ненависти настроили против нее всех соседей.

Если вы непременно хотите знать, синьор, кто нас вытащил из кровати и подбил на эту сумасшедшую погоню, ответствую, что это был мой брат Сальво, который в те времена не носил еще своих первых мальчишеских штанишек и шляпы, но своей удалью превзошел старших и имел в себе особенный разум, достойный мошенника или монаха, и заметьте при этом, как часто один становится другим. Впрочем, кто знает, может быть, Сальво действительно бродит сейчас по чужим странам, проводя фальшивые мессы и совершая таинства, не способные никого защитить от зла и лишь ведущие все новые души к погибели? Иногда я представляю его в чине субдиакона беседующим на рыночных площадях с плетельщиками корзин, погонщиками овец и птичниками о несчастьях сего мира и бесстыдстве сытых купцов, приходских священников и сельских старост, чья совесть обросла навозом, а животы – салом, и разящим словом всех сильных и дерзких. И нет, не корите меня, синьор, ибо я не в силах понять, чем он хуже других монахов – тех, что восседают на жирных мулах и мулицах, так как сами уже не могут нести свои грехи. Облачение не превращает человека в монаха и ни в чем не меняет его природы, ибо даже ваших святых создали путем совокупления, и самого патриарха тоже. Нет, не заставляйте меня молчать, я знаю свое и не забуду, пусть даже вы зашьете мне губы и вырвете язык. Каждый ребенок скажет вам, что вам следовало бы вместо еретиков сжечь патриарха, потому что он забирает десятину у паствы, чтобы отливать статуи из золота, а не раздавать подаяние бедным. Мой брат Сальво, ловкий и безупречный в словах, быстро бы уговорил вас сделать это, как в ту ночь, много лет назад, он убедил нас, что нам по силам выследить дракона.

Признаюсь также перед досточтимым трибуналом, что дорогу выбрал для нас старший из моих братьев, Вироне, который уже тогда успел исходить вдоль и поперек холмы вокруг Интестини с их ручьями, ямами в корнях поваленных пиний, буреломом, скалами, источниками, звериными логовами и водопоями. Так и было, синьор, и вы, мои обвинители, скрывающие лица под капюшонами и боящиеся проронить хоть слово, дабы я не узнала ваших голосов и не наложила на вас проклятия – проклятия старой женщины, под взглядом которой мутнеют зеркала, а грудные дети заходятся смертным плачем. Нет, не отступайте от испуга, я только насмехаюсь над вами. У меня нет силы творить зло, во всяком случае, не больше, чем у любого другого человека, в чем вы должны убедиться, уже прожив добрую минуту на свете.

Уверяю вас, досточтимый синьор, что вы ошибаетесь, обвиняя меня во всем, что произошло, поскольку я всегда была только сестрой своих братьев, в чем признаюсь не из ложной скромности и не из страха перед казнью, хотя, клянусь всеми святыми – святым Калогером, что познал огонь, и святой Фортунатой, что обнаружила в горах дракона и привела его на веревке под нож мясника, – я желала бы, чтобы было по-другому, я хотела бы значить больше, но всегда была скудна умом и робка сердцем. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди в ту ночь, когда Вироне вел нас через чащу и мрак. Мы пробирались сквозь колючие ветви все выше, хихикая, чтоб взбодрить друг друга и придать смелости. В воздухе кружили сладковатые запахи, и Вироне – а он уже тогда мог безошибочно распознать больного ягненка и травами вернуть ему здоровье,