Шрифт:
Закладка:
Этим утром я жаждал новостей. Я шел за ней, отмечая каждое, даже едва уловимое движение. По-видимому, она куда-то опаздывала и была не в духе. Лихорадочно рылась в сумке, ища то ли сигареты (Лаура предпочитает синие «Кэмел»), то ли кошелек.
При этом она уронила связку ключей. В ту же секунду я оказался рядом с ней. Она остановилась и отступила на два шага. Мы с ней стояли лицом к лицу. Я подобрал ключи и протянул ей. «Спасибо», – сказала она и изобразила улыбку, явно думая о чем-то другом. У Лауры зеленые глаза. Она отвернулась и пошла дальше. А я остался один – неподвижная фигура, обтекаемая людским потоком.
Лаура прячется в туалетах баров и кафе. Особенно во второй половине дня, когда выходит в город одна. Она садится на метро на ближайшей станции, и поезд увозит ее далеко от дома. Иногда я теряю ее. Иногда успеваю вскочить в вагон, раздвигая уже закрывающиеся двери, встаю за чьей-нибудь спиной и поглядываю на нее, чтобы не упустить, особенно когда мы приближаемся к следующей станции. Вслед за ней поднимаюсь по лестницам, иду по тротуарам. В ясную погоду и под дождем. Пока она не зайдет в какое-нибудь первое попавшееся кафе. Первое время я в таких случаях ждал ее снаружи. Каждую минуту вспыхивала тревожная мысль: «Она меня заметила. И ускользнула через запасной выход». И я уже представлял себе, как за мной приезжает полицейский патруль… А потом начал сам заходить в кафе.
Лаура ищет себе клетку. Поиск начинается внезапно, это импульс, который она не в силах контролировать. Только что она спокойно шла своей дорогой, а через мгновение уже прячется в туалете какого-нибудь бара, закрывшись на два оборота. Я вхожу, присаживаюсь у стойки и заказываю выпивку. В некоторых случаях посетителей так мало, что в итоге остаемся только мы с ней, не считая полусонного бармена и светящегося глаза телевизора, висящего в углу. И тут вырисовывается новый сценарий: я снаружи, она внутри. По-моему, она нуждается в этом.
Я тоже в этом нуждаюсь. Это пытка, в которой есть что-то завораживающее. С каждой минутой растет риск, что сейчас она выйдет и обнаружит меня. Она понятия не имеет, как выглядит сын маньяка, который годами держал ее в плену, возможно, даже не знает, что у него есть сын. Я не могу допустить, чтобы какая-то деталь моей внешности привлекла ее внимание, поэтому перед тем, как начать слежку, тщательно закутываюсь. Если в баре много посетителей, которые приходят и уходят, среди них легко затеряться. А когда там нет никого, кроме нее и меня, каждое перемещение стрелки на циферблате пронзает меня насквозь, словно огненная капля.
Четыре часа. Двадцать минут пятого… Обычно я сдаюсь первым: кладу на стойку деньги и бросаюсь к выходу, чтобы глотнуть воздуха. Я выбираю удобный наблюдательный пункт, откуда хорошо виден вход. Если Лаура покидает свое убежище гораздо позже обычного, то я успеваю превратиться в ледышку. И спрашиваю себя: «Кто за кем здесь следит? Кто кого держит взаперти?»
Бывает, что персонал заведения обращает внимание на то, что кто-то сидит в туалете уже больше часа; может, надо вызвать скорую помощь? При этих словах я тут же слезаю с табурета. А если еще начинается какая-то суета, даже не вынимаю кошелек.
Но на сеансах у психотерапевта я об этом рассказать не могу. Наима убеждена, что в последние годы добилась огромного успеха: любой другой на моем месте давно бы сломался. В лечении посттравматического синдрома ей нет равных. В моем случае ей необходимо решить несколько задач. Одна из первых – переформатировать основные постулаты моей жизни. Наима часто употребляет это словосочетание: когнитивная реструктуризация. В самом начале она постоянно просила меня представить себе арест моего отца как тяжелую автомобильную аварию, в которой мне посчастливилось выжить и в которой – это самое главное – я не виноват.
Другое важное обстоятельство, касающееся этой аварии: мой отец в ней не выжил. То, что в действительности он жив и гниет в тюрьме, не должно меня смущать: его больше нет. Человек, который породил меня и которого я знал всю жизнь, принадлежит прошлому. Мы должны очистить информацию, скапливающуюся в естественном процессе усвоения, от закрепившихся в памяти данных с целью достичь нужного результата через создание новых функциональных связей. Таково основное положение ДПДГ-терапии[1]. Я говорю Наиме: «Во мне течет та же кровь». Она качает головой: «Это к делу не относится».
Иными словами, она просит меня разрушить мост, который начал строиться много столетий назад. У меня больше нет предшественника. Асфальт провалился; на дороге, соединяющей меня со всем, что есть в этом мире, образовалась огромная дыра, и она носит имя моего отца. Того, что воспитал меня, учил, защищал, поддерживал советами, вел за собой, одевал. Любил. Только вот мой отец – не рядовое явление. Мой мизинец красноречиво свидетельствует об этом.
На самом деле я не хочу в это верить. Я не делюсь своими сомнениями с Наимой, чтобы ее не отвлекать. Возможно, его кто-то заставил, и он был вынужден это сделать. Есть тайные общества, члены которых увлекаются жестокими древними ритуалами. Среди ученых иногда попадаются люди со странностями. Где-то на Востоке была одна фирма, руководители которой, влиятельные и очень богатые бизнесмены, похищали и убивали мальчиков – просто так, чтобы испытать это ощущение. А вдруг в деле была замешана мама? Мне приходила в голову и такая мысль. Может, до меня у них была дочь, о которой я не знал. Может, в раннем детстве с ней произошло несчастье и она погибла. И после этого моя мать заставляла мужа похищать других девочек и держать их в безопасном месте, точно кукол. После подобных мыслей я бегу в туалет и блюю в унитаз. Чтобы обелить одного из родителей, я поливаю грязью обоих.
Мой отец молчит. Он так и не признался. С самого ареста он вопреки очевидности утверждает, что невиновен. У него была прядь волос Аманды, заложенная в книге. От предыдущей девочки остался молочный передний зуб: он хранил его в шкатулке для драгоценностей, которую привез из Тибета еще до моего рождения. Ту девочку звали Сара. В детстве я играл
