Шрифт:
Закладка:
По материалам следствия, эпизодов похищения, вменяемых в вину моему отцу, было три. Но подозревают, что их было как минимум вдвое больше. Однако ни одно тело, не считая Лауры, так и не было найдено.
С виду она ничем не отличается от других девушек. Лаура контактирует с миром. У нее свой круг друзей, она учится. У нее даже есть жених.
И все же порой я улавливаю ее отражение в витрине, в зеркале над умывальником в туалете паба: она ускользает. Бывают мгновения, когда зрение бессильно: зрачки расширяются, наползает мрак, ведомый ей одной. Это затмение может длиться несколько минут. Вокруг царит шумное веселье, клиенты накачиваются пивом, в них бушует пламя молодости. Они закуривают с таким высокомерным видом, что возникает желание, чтобы они вымерли все поголовно. Они не видят никого, кроме себя, не замечают девушку, которая вдруг отворачивается от них и возвращается в темницу в железном ящике. В том ящике, внутри которого я с октября 2013 года, в свою очередь, пытаюсь уловить хотя бы лучик света. Я мог бы погасить окурок о тыльную сторону ее руки, и она даже не вздрогнула бы. Ее лицо не исказила бы гримаса ужаса – она просто внезапно исчезла бы. Лаура гаснет, перестает существовать. Ее сотрясает дрожь – и она оказывается за гранью реальности. Я единственный, кто ее узнаёт, кто ее понимает. В день, когда ее освободили, я стал узником. Все пять лет, прошедшие с тех пор, я подглядываю за Лаурой, и это единственный отдых, который я себе позволяю, несмотря на долгие часы за рулем и ощутимые расходы. Эти мгновения – глотки кислорода, которые помогают понять, что мне нужно: благодаря им я не чувствую себя одиноким.
* * *
Я познакомился с ней задолго до того, как ее нашли: он звал ее во сне. Глубокой ночью мы с Сумирой прибежали в спальню к отцу, разбуженные криками, которые прорывались сквозь ее могучий храп. После смерти мамы ему начали сниться кошмары. Иногда мы, войдя в спальню, заставали его сидящим на кровати и в полусне молотящим кулаками по воздуху. Но чаще всего он разговаривал, словно объясняясь с кем-то: «Тебе холодно?» Порой он обливался слезами: «Прости, ну пожалуйста, прости меня…» У меня сердце разрывалось видеть его в таком состоянии; я понимал, каких сил ему стоило сохранять выдержку в течение дня. Кроме того, он становился голосом моего горя, которое я еще не избыл до конца. Иногда я утром открывал глаза и в первое мгновение ничего не помнил. А потом – как обухом по голове: «Мамы больше нет». Или осознание случившегося застигало меня врасплох, когда я был поглощен каким-то делом, и эта встряска надолго выводила меня из равновесия.
Сумира была добра ко мне. «Ты иди спать, – говорила она. – Я позабочусь». И я послушно шел спать, еще и потому, что, когда я видел отца таким, на меня нападал столбняк, я застывал на пороге и не мог двинуться с места. «Я здесь! – кричал он. – Я сейчас!» И дрыгал ногами под одеялом, словно действительно бежал. А на следующее утро приходил на кухню бодрый и энергичный, как ни в чем не бывало.
Воссоздать целую жизнь по тайному следу, оставленному больным отцом, – дело нелегкое. Вначале я выискивал необъяснимые пробелы в его распорядке дня: это было наваждение, которое я пытался, но не мог преодолеть. Я старался расшифровать каждое Рождество, каждую Пасху. День, когда он поддался моим бесконечным уговорам, и мы пошли выбирать скутер. Покупка «классика» и прощание с мечтой об «атлантико», которая в то время кружила мне голову. Я перебирал по крупицам каждый день своей жизни, дождливый или солнечный, каждый скучный полдень. Далеко внизу, под нашими ногами, текла черная река. Одно утешение: мама этого не застала.
В своих кошмарных снах отец как будто искал ее, однажды ночью, среди обычного бреда, он вдруг произнес фразу, которая мне запомнилась: «Я должен тебя помыть». Пока он болел, мне не довелось услышать ничего особенного, тем более, что вместо меня рядом с ним часто находился кто-то другой. Видя мой испуг, Сумира, как обычно, предложила мне удалиться: «Тебе лучше не слышать». Как ни странно, уже после октября 2013 года, представив себе эту сцену со стороны, я взглянул на нее совершенно другими глазами: возможно, отца мучил нездешний недуг, один из тех, о которых рассказывают нам мертвецы. Ведь они где-то здесь, эти сущности, немые, но с огромными глазами. Они видят все. Копаются в нашем сознании. И даже в наших снах.
Если бы в тот августовский день 99 года мне не пришла в голову идея сделать сюрприз знакомой девчонке, у Лауры все сложилось бы по-другому. Я твержу себе, что рано или поздно на ее месте оказалась бы какая-нибудь другая девочка. Однако… Фактически получалось, что это я ее выбрал, с моей жаждой летнего поцелуя, желанием вновь после долгого траура почувствовать, что я жив. Психотерапия не помогает; проходят годы, а эта мысль все еще точит меня, как червь. Поэтому мне надо собрать самые нужные вещи и молча проделать обратный путь в четыреста километров. Мне надо убедиться, что со мной все в порядке, надо знать, что не я один ношу в себе грызущую мысль о контейнере.
Однажды Лаура даже заговорила со мной.
Я заметил ее и пошел следом, не приняв обычных мер предосторожности. Дело было ранним утром. Я шел в десяти шагах позади нее в городской сутолоке. Была середина зимы, с замерзшими лужами и холмиками грязного снега по обочинам дороги. Этим маршрутом мы с ней часто ходили вдвоем, хотя она об этом не догадывалась.
Обычно, оказавшись от нее слишком близко, я еще и сегодня отступаю к краю тротуара, как будто хочу поймать такси. Когда зажигается зеленый свет, иду дальше. Однако в тот день мне захотелось большего. Так иногда бывает. Чтобы обрести покой, я должен приблизиться к ее жизни. Порой я даже подбираю брошенные ею окурки. Если они падают не в грязь, я подбираю их и делаю две последние затяжки. Пока не загорится фильтр. Я смотрю, как она бросает в урну обертку от жевательной резинки (предпочитает белую жвачку «бруклин»), использованные билеты метро. Если повезет, извлекаю из урны билет в кино или на выставку. Для меня это хорошая новость. Доказательство, что Лаура взаимодействует с окружающим миром, что она живет. Если мне удается услышать, как
