бы ему лично, ведь он ничего не знает. Не стоит опасаться и какого-либо весомого физического ущерба.

Они не станут ему вредить. Он сдастся гораздо, гораздо быстрее.

Роберт Трэвис стоял в двери и выглядывал в коридор.

– Наконец-то! Люк… Господи, как хорошо, что ты здесь! – пискнул он.

Выбежав ему навстречу, он взволнованно схватил Лукаса за руку и потащил через офис секретарши в свою директорскую берлогу.

– Ӧссеане! Люк, они идут за мной!

Лукас бросил на него испепеляющий взгляд.

– Быть не может! – сказал он с холодной усмешкой.

Трэвис выглядел обиженным. Но это помогло. Может, он дважды не отличился смелостью, но доля ума в нем нашлась – подобной пощечины ему хватило. Он резко перестал теребить рукав Лукаса и собрал остатки достоинства.

– Я не преувеличиваю! Нужно уметь распознавать настоящую опасность, – возразил он упрямо.

С горьким торжеством он указал на глиняные дощечки, вывешенные вокруг его ценнейшей ӧссенской мандалы.

– Ты сам прочитай. Может, ты помнишь, что здесь было раньше. До вчерашнего вечера все так и оставалось! Но сегодня утром, когда я тут с… хм, зашел кое за чем… я нашел это.

Лукас обвел глазами весь круг. Надписи действительно кто-то поменял, но совершенно не в том духе, в котором прежде собирался он сам. Вместо «покорно благодарим» было «уста Аккӱтликсовы в гневе будут пить», приветливое «смиритесь и нас простите» изменилось в угрожающее «будь проклят до дна темноты», а из изначального «дайте же свои тела» вышло «навсегда мы поглотим твою душу». И, конечно, в создавшейся логике знак «дар» был заменен знаком «кровь». Лукас вздохнул. «Существо низшего мира, навсегда мы поглотим твою душу и жизнь – так сила наша возрастет и голод будет утолен, будь проклят до дна темноты! Уста Аккӱтликсовы в гневе будут пить кровь твою». Стоило признать, это совсем не успокаивало.

С другой стороны – напечатанные на глиняных дощечках надписи не выражают тонких оттенков значения. Угроза, сложенная из полуфабрикатов, едва ли может отразить истинные замыслы и планы – что уж говорить о точной степени недовольства. Будь то офис и мандала Лукаса, он бы скорее махнул рукой и подождал, пока заинтересованные его душой, жизнью и кровью сообщат о гневе Аккӱтликса что-нибудь конкретное. Но сейчас рядом с ним стоял Трэвис и вновь умоляюще хватал его за рукав дрожащими пальцами.

Трэвис, с непостижимым доверием одолживший ему свой корабль. Трэвис, теперь со столь же непостижимым доверием ожидающий, что в огне апокалипсиса разверзнутся небеса.

Явится стальная пасть Насекомьего бога.

Опустится вниз, будто люстра.

И откусит ему голову.

– Что… что ты об этом думаешь, Люк? – взволнованно повторял Трэвис. – Что, по-твоему, мне делать?

Лукас ухмыльнулся. «Послать ӧссеан за мной, если они сами не найдут, Боб!» Если говорить без прикрас: главная гарантия безопасности для Роберта Трэвиса состояла в том, что для ӧссеан он – полный ноль. Это был настоящий вызов для любого дипломата, ведь чтобы сообщить нечто подобное человеку со столь раздутым эго, потребуется особый такт; однако Лукас рассудил, что в целях сохранения хороших отношений со «Спенсер АртиСатс» самым тактичным выходом будет полное отсутствие презентации собственных взглядов.

– Для начала одна мелочь, – только и сказал он. – Поверни их обратно.

– Что?! – вскрикнул Трэвис. – Но я не могу! Люк, ты не понимаешь. Это сделали ӧссеане! Они были здесь! Они пытаются на что-то… намекнуть!

– Намекнуть?! – рассмеялся Лукас. – Называй вещи своими именами, Боб. Они просто тебе угрожают. Ну и что? Просто поверни обратно.

– Повернуть… эти глиняные…

– Ага. Дощечки. Вокруг своей оси. Хотя бы так, как было раньше, – если только ты не выдумаешь что-нибудь повеселее.

Роберт Трэвис поднял трясущуюся руку. Очевидно, он искренне старался прислушаться к совету своего гуру: впился глазами в один из дисков, протянул руку, почти… Однако, видимо, в воздухе была некая невидимая граница, которую его рука не могла преодолеть – несколько мгновений она нервно тряслась у ближайшей глиняной дощечки, будто натыкалась на стекло, после чего вторая перехватила ее и опустила обратно в жесте полной беспомощности. Опуская руки, он почти незаметно коснулся пальцами мицелиальной поверхности мандалы.

– Я боюсь, – выдавил из себя Трэвис. – Я не смогу. Люк, если ты думаешь, что это поможет… пожалуйста… пожалуйста, сделай ты.

– Я не думаю, что это поможет! – отрезал Лукас.

Его раздражала бесхребетная мягкость, которую он чувствовал в Трэвисе… если не говорить прямо – трусость, – а также невольная иррациональность человека, смеющегося над богами и в то же время трясущегося от ужаса перед лицом магии. О чем Трэвис вообще думал? Что, поверни он пару глиняных дощечек, прибитых к стене, пробудится великое волшебство?

– Это кусок глины, Боб, – не что иное, как кусок обычной дешевой керамической глины! Никакой это не голос божий! Смена надписи ничем не поможет. Это лишь выведет ӧссеан из себя, если они увидят, не больше. Я не стану делать этого вместо тебя. Почему я должен их провоцировать и нести ответственность?

Трэвис выглядел совсем растерянно.

– Тогда почему… почему ты меня заставляешь… – пискнул он.

– Потому что я хочу видеть, как это сделаешь ты! – бросил Лукас ему в лицо.

Он больше не мог сдерживать свою язвительность.

– Дело все в том же, Боб, – как и несколько лет назад, когда ты не согласился с моим отцом. Я думал, если ты найдешь в себе смелость на сопротивление, то сможешь дать им отпор. Если бы ты повернул все обратно, было бы хорошо. Если бы ты выложил новую оскорбительную надпись – было бы еще лучше. А если бы ты сорвал дощечки со стены, бросил их в мусорное ведро и просто сказал бы мне, чтобы я шел куда подальше с такими глупостями, – у тебя бы даже была надежда!

Лицо Роберта Трэвиса разваливалось. Разваливалось на черты, скривленные ужасом, и на черты, скривленные отчаянием, на куски и кусочки, на румянец и трепет. Лукас видел лишь слезы на глазах – ничего больше, так как был не настолько жестоким, чтобы наблюдать за разрушением до конца. Он сунул руки в карманы и отвернулся к окну.

Он не мог понять. Честно говоря, ощущение неуместности было так сильно, что Лукас чувствовал, будто находится в каком-то призрачном сне. «Рё Аккӱтликс, почему он мне столько позволяет? Почему не обвинит меня, наконец? – возмущался он в мыслях снова и снова. – Почему хотя бы не спросит?» При разговоре по нетлогу не прозвучало ни одного упоминания о Корабле, что было вполне логичной осторожностью; но столь же логичный Лукас ожидал, что, едва он перешагнет порог, Трэвис в тот же миг начнет