от вокзала на трамвае «Б» – «Букашке» – через все кольцо. Мне очень трудно было тащить большую алюминиевую кастрюлю с ручками, в которой были все части от велосипеда и которая резала пальцы. На даче мы с хозяевами договорились, что следующим летом мы будем у них снимать. Все шло на поправку. В 1944 году летом мы переехали на дачу в начале июня. Устроились так: по понедельникам мы с мамой приезжали в Москву днем, а вечером приезжал папа, и утром они шли на работу. Мама пошла снова работать в ОЗДиП, и оказалось почему-то, что пайки там были гораздо богаче и интереснее, чем в Военной академии. И так как ее продовольственные карточки были интереснее, чем папины, то получалось, что она должна больше работать. Хотя ей было очень неприятно, что отец остается неухоженным целыми днями. До конца 1947 года, когда отменили карточки, она работала, а после этого сразу уволилась, и вот тогда у нас наступила нормальная спокойная семейная жизнь. Мама работала в Спасоглинищевском переулке. Это зады Ильинских Ворот, от Ильинских Ворот к площади Ногина. На день она оставляла мне под подушкой кашу, затем я ехал на метро на Дзержинку (ныне Лубянка) к ней на работу. Мама рассказывала, что к ним в лабораторию обращались с вопросом, что означает записка «Мама здесь» на ее месте. Оттуда мы уезжали на дачу. В один из этих дней мы услышали, что открыли второй фронт во Франции. Потом устроились так, что мама ездила каждый день с дачи на работу и обратно, а один раз в неделю бабушка, мамина мать [Попова Л. Ф.], приезжала на дачу, кормила, гуляла со мной, а вечером мы ее провожали на поезд. Кстати, после войны мамин институт снимал дачу в Расторгуеве, и она просила меня фотографировать детишек, чтобы посмотреть, как они бегают. Ей было просто любопытно. Весной 1945‐го отменили затемнение, такой праздник был для всех. Но на дачу мы больше не поехали, так как дочка хозяев родила двоих детей и там стало очень шумно. Летом 1945 года мы оттуда все вывезли и с 1945 по 1957 год просто ездили диким образом за город. А в 1957 году мы снова сняли дачу в Березках, это уже дальше по Октябрьской железной дороге. Переезжать было трудно. Я уже работал на заводе. Папа чувствовал себя неважно. Там, в полукилометре от дачи, над железной дорогой была опушечка, и отец, который с детства любил смотреть на поезда, вылезал туда с мамой со стульчиками. Они садились и смотрели на поезда. А весной следующего года он умер.

Николай Александрович следил за его здоровьем?

Конечно, он следил, и Гольдовская, жена Рузера, нашего соседа, следила. Она была крупным психиатром и неплохим терапевтом. Какой-то присмотр за ним был. А скончался он внезапно, упал и умер.

Вы помните Сталинскую премию Николая Александровича в 1948 году?

Да. Он тогда купил телевизор, первый маленький КВН, видно было неважно.

И программы были редкие.

Один канал был всего. Когда он купил телевизор, они позвали меня в кабинет Николая Александровича посмотреть фильм – телевизор КВН, ничего не видно, развертка 300 строк. Папа в то время завел киноустановку, и можно было брать напрокат фильм, а на этом телевизоре ничего не было видно. Про неприятности после 1948 года мы слышали краем уха. Помню вдруг стук в дверь кабинета, это Ирина, сестра жены, прибежала сказать, что Николаю Александровичу присвоили Сталинскую премию, мы даже перепугались. Вначале никто не приходил, а потом было много гостей. Вообще, папа и Николай Александрович жили в соседних комнатах, очень друг друга любили, и у них были хорошие отношения, а вот жены не сошлись. И поэтому братья стали постепенно расходиться, хотя были очень дружны. Когда мой папа окончил мехмат, то понял, что для молодого мужика это не специальность. И он пошел в МИИТ на второй курс, предметы первого курса ему зачли, и потом там же он устроился в аспирантуру и с огромным удовольствием работал, были поездки по стране. А когда мама окончила гимназию и поступить можно было в институты разные, то почему-то женщин предпочитали брать на математику. Не в гуманитарные, а именно на математику. Раз в неделю родители мамы у нас ужинали. Бабушка, мамина мама, была домохозяйкой, а дедушка, Попов [Попов С. А.], имел юридическое образование. От деда мамы была фирма, которая занималась изготовлением сукон, и еще у них была гостиница «Лоскутная», напротив нынешней гостиницы «Москва».

Но ее уже нет.

Она опять уже есть. Представьте «Националь», дальше к Кремлю продолжалась Тверская, узкая улица Тверская до площади Революции, которая тогда называлась Воскресенской. Не доходя до площади Революции, в самом начале Тверской улицы была эта гостиница. Она входила в капитал фирмы, и дед занимался там еще и хозяйством, типа завхоза. Потом всех их вымели как буржуев и вселили в особняк, где тогда жила мать деда, то есть моя прабабушка. Там получилась хорошая «Воронья слободка» на Арбате, на задах Театра Вахтангова. Они жили в двух больших комнатах. В войну дед умер, а до войны он работал научным сотрудником Театрального музея им. Бахрушина.

То есть после революции он сменил вид деятельности?

Да, он работал в разных местах – в «Петроодежде» и прочее, но выручало его то, что он напоминал чем-то Гиляровского, не психиатра, а автора «Москвы и москвичей». Ему вся Москва была знакома, в том числе Немирович-Данченко и Станиславский. Его знания Москвы театральной и Москвы как таковой очень ценили, последние годы он работал в Бахрушинском музее. К нам они приходили раз в неделю с бабушкой, бабушка готовила любимую дедом настойку на апельсиновых корочках. Папа им играл на рояле и пел неплохо романсы. Семья деда Попова была не столько религиозная, но твердых правил, и, кроме того, он очень не любил иудеев. Когда отец с мамой поженились, то дед поставил обязательным условием, чтобы было церковное венчание, иначе считал, что ему придется говорить своим приятелям, что его дочь – любовница Бернштейна. Такие у него были взгляды своеобразные.

Расскажите о семейных традициях ваших родителей. Как праздновались детские праздники, Новый год, дни рождения?

У семьи родителей Николая Александровича и моего отца было очень мало приятелей, буквально никого не могу вспомнить сейчас. Когда устраивали елку, то только для членов своей семьи. Дед, Александр Николаевич, был весьма антирелигиозным с точки зрения иудаизма. Насколько я понимаю, когда он поехал из Одессы в Москву учиться в университет, то он, по рекомендации своего отца, познакомился с профессурой. Здесь он понял, что уровень