Остается телеономия или, точнее, морфогенетические механизмы, которые объединяют телеономические структуры. Совершенно верно, что эмбриональное развитие представляет собой одно из самых чудесных явлений во всей биологии. Также верно и то, что эти феномены, блестяще описанные эмбриологами, по большей части (по техническим причинам) продолжают ускользать от генетического и биохимического анализа – единственного способа их объяснить. Позиция виталистов, убежденных, что физических законов недостаточно – или будет недостаточно – для объяснения эмбриогенеза, зиждется, таким образом, не на точных знаниях или конкретных наблюдениях, а на нашем текущем невежестве.

С другой стороны, наше понимание молекулярных механизмов, регулирующих клеточный рост и активность, значительно продвинулось вперед и в самом ближайшем будущем должно внести свой вклад в интерпретацию органического развития. Эти механизмы мы обсудим в главе IV, в которой вернемся к некоторым виталистическим теориям. Витализм как учение сможет выжить только при условии, что в биологии останутся если не подлинные парадоксы, то по крайней мере определенные «тайны». Развитие молекулярной биологии за последние два десятилетия необычайно сузило область таинственного, оставив открытой для виталистических спекуляций лишь сферу субъективного: область самого сознания. Можно без особого риска предсказать, что и в этой, пока еще «недосягаемой», области подобные рассуждения окажутся столь же бесплодными, как и во всех других, где они применялись до сих пор.

* * *

Анимистические концепции, как я уже говорил, во многих отношениях гораздо интереснее виталистических идей. Возникнув на заре человечества, возможно, еще до появления Homo sapiens, они по-прежнему глубоко укоренены в душе современного человека.

Анимистическая проекция и «древний союз»

Наши предки, надо полагать, крайне смутно сознавали необычность своего состояния. В отличие от нас, у них не было оснований чувствовать себя чужими во вселенной. Открывая глаза, что они видели в первую очередь? Животных, растения; существ, природа которых была подобна их собственной. Растения растут, тянутся к солнечному свету, умирают; животные выслеживают свою добычу, нападают на врага, кормят и защищают своих детенышей; самцы сражаются за обладание самкой. Все в растениях и животных, как и в самом человеке, легко поддавалось объяснению. У всех этих существ есть цель, «проект»: жить и продолжать жить в своем потомстве, даже ценой собственной смерти. Цель объясняет существо, и существо имеет смысл только через цель, его оживляющую.

Но вокруг них наши предки видели и другие объекты, гораздо более таинственные: скалы, реки, горы, грозовые тучи, дождь, звезды на небе. Если эти объекты существуют, значит, у них тоже должна быть цель; чтобы питать ее, они тоже должны иметь дух или душу. Так разрешалась странность мира для первых людей: в действительности неодушевленных предметов не существует. Ибо они были бы непостижимы. В речных глубинах, на вершине горы обитают таинственные духи, питающие более глобальные и непостижимые «проекты», чем те, что оживляют людей и животных. Наши предки имели обыкновение видеть в формах и явлениях природы действие сил либо добрых, либо враждебных, но никогда безразличных – никогда совершенно чуждых.

Анимистическая вера, как я определяю ее здесь, состоит главным образом в проекции на неживую природу осознания человеком телеономического функционирования его собственной центральной нервной системы. Иными словами, это гипотеза о том, что природные явления могут и должны объясняться тем же способом, теми же «законами», что и субъективная человеческая деятельность, сознательная и целенаправленная. Примитивный анимизм сформулировал эту гипотезу со всей наивностью, прямотой и точностью, населив природу милостивыми и устрашающими мифами и мифическими фигурами, которые веками питали искусство и поэзию.

Не стоит улыбаться, даже с нежностью и почтительностью, подобным детским представлениям. Неужели мы полагаем, что современная культура действительно отказалась от субъективной интерпретации природы? Анимизм установил союз между природой и человеком, прочный союз, за пределами которого, кажется, простирается одно только ужасающее одиночество. Должны ли мы разорвать эту связь, потому что этого требует постулат объективности? Начиная с XVII века история научной мысли свидетельствует о неустанных усилиях величайших умов предотвратить подобный разрыв, заново выковать узы «древнего союза». Достаточно вспомнить грандиозную попытку «синтеза», предпринятую Лейбницем, или колоссальный монумент, воздвигнутый Гегелем. Но идеализм отнюдь не был единственным прибежищем космического анимизма. В самой сердцевине некоторых идеологий, утверждающих, будто они основаны на науке, мы вновь находим анимистическую проекцию, хотя и в более или менее замаскированной форме.

Биологическая философия Тейяра де Шардена не заслуживала бы внимания, если бы не поразительный успех, который она снискала даже в научных кругах. Успех, который говорит о стремлении, о потребности возродить союз с природой. Тейяр возрождает его и делает это открыто. Его философия, как и философия Бергсона, целиком основана на первичном эволюционистском постулате. Но в отличие от Бергсона Тейяр убежден, что эволюционная сила действует во всей вселенной, от элементарных частиц до галактик: нет никакой «инертной» материи, а потому нет и сущностного различия между материей и жизнью. Желание представить эту концепцию как «научную» вынуждает Тейяра основать ее на новом определении энергии. Последняя каким-то образом распределяется между двумя векторами, один из которых представляет собой (я полагаю) «обычную» энергию, тогда как другой соответствует восходящему эволюционному всплеску. Биосфера и человек суть продукты этого восхождения по духовному вектору энергии. Эволюция будет продолжаться до тех пор, пока вся энергия не сконцентрируется вдоль духовного вектора: это будет «точка омега».

Научный прогрессизм

Хотя логика Тейяра туманна, а его стиль тяжел, некоторые из тех, кто не полностью принимает его идеологию, все же признают в ней определенную поэтичность. Что касается меня, то я больше всего поражен интеллектуальной бесхребетностью этой философии. В ней я вижу прежде всего желание примириться любой ценой, прийти к любому компромиссу. Возможно, Тейяр не зря был членом того ордена, который три столетия назад Паскаль критиковал за его теологическую сверхтерпимость.

Идея восстановления старого анимистического союза с природой или заключения нового с помощью универсальной теории, согласно которой эволюция биосферы, достигающая кульминации в человеке, была бы частью плавного течения эволюции космической, разумеется, принадлежит не Тейяру. На самом деле это центральная тема научного прогрессизма XIX века. Ее можно найти в самом сердце позитивизма Спенсера и диалектического материализма Маркса и Энгельса. Непознанная и непознаваемая сила, которая, согласно Спенсеру, действует во всей вселенной, порождая разнообразие, согласованность, специализацию и упорядоченность, играет роль «восходящей» энергии Тейяра: человеческая история есть продолжение биологической эволюции, которая, в свою очередь, является частью эволюции космической. Благодаря этому принципу человек наконец находит свое выдающееся и необходимое место во вселенной наряду с уверенностью в прогрессе, обещанном ему навсегда.

Дифференцирующая сила Спенсера, как и восходящая энергия Тейяра – примеры анимистической проекции. Чтобы придать природе