Шрифт:
Закладка:
Фил тоже скопил сумму, считавшуюся бы неплохой в других обстоятельствах, но и этого было мало, слишком мало. Все же брат пытался растормошить Еву – твердя, что все в руках Господа и тот не допустит беды, потому отчаиваться рано. Но почему-то это вовсе не утешало.
Жаловаться герцогу не имело смысла. Контрабандистов вешают. Никто не поверит, будто Ева не знала, чем на самом деле промышляет отец.
Она-то в самом деле считала, что торговым людям так удобней. Тем, кто приходит посуху – завершить дневной переход, заночевать, чтобы еще через один переход оказаться в Бернхеме, ближайшем городе. Снова заночевать там, чтобы, проснувшись, сразу заняться делами и не тратить драгоценные утренние часы в очереди у ворот. Бернхем был крупным портом, куда приходили корабли со всего света и откуда в глубь страны отправлялись вереницы пони, груженых разнообразными товарами.
Таким, как Гильем – приплыть под вечер, чтобы заночевать не в качающейся каюте, а на твердой земле, поесть нормальной еды, а не солонины. Да и не платить за лишнюю ночь стоянки в городском порту.
Им на самом деле так было удобней. Одним – бросать якорь в бухте, которая не просматривалась ни из деревни, ни из замка. Другим – заночевать в трактире, где заведомо не могло быть случайных людей, а значит, никто не станет считать, сколько тюков с вещами постояльцы занесли в трактир и сколько вынесли.
Гильем утверждал, что оставил отцу два бочонка виски, пять фунтов гвоздики и столько же корицы, три фунта мускатного ореха и фунт шафрана. Если бы он привез все это легально, выгрузив в Бернхеме, который принадлежит короне, налог за ввоз и право продажи составил бы полторы стоимости товара. Да, именно столько. Королю тоже хочется вкусно есть и сладко спать, да и двор содержать нужно.
Понятно, почему отец много лет был готов рисковать головой. Непонятно только, что делать теперь.
Фунт мускатного ореха – это корова. Гвоздика и корица дороже. Про шафран и говорить нечего. Даже если Ева решит продать трактир, даже если найдется покупатель, этого не хватит…
Стоп. Об этом она уже думала и не раз, так что мне вовсе незачем забивать себе голову. Нечего ходить по кругу.
Тот единственный выход, который пришел в голову Еве, я блистательно про… воронила. Дорогой куртизанки из меня не вышло – к счастью – так что самое время придумать что-то новенькое.
Например, сбежать. Да по большому счету только бежать и остается, учитывая разъяренного Альбина.
Только куда и как?
Попытаться попросить помощи и защиты у материнской родни? Уж у графа Лайгона найдется и место в доме, и люди, чтобы защитить этот дом.
Но мать вышла за трактирщика не просто так. Отроковицей ее отправили воспитываться в монастырь – дабы могла научиться там подобающему смирению и благочестию. Через несколько лет оказалось, что забирать ее домой родители не собираются. Упрямую и своенравную девицу, дескать, никто не возьмет замуж без хорошего приданого, тратиться на приданое дочери, когда старший сын удостоился чести быть принятым при дворе? Придворная жизнь дорога.
Что ж, мать показала всем, что упрямой и своенравной ее считали не зря, и сбежала из монастыря перед самым постригом.
Я невольно хихикнула – моя мама, Ирина, тоже уехала из деревни вопреки родительской воле. Те твердили – какой медицинский, какой институт, возмечтала курица о соколином полете! Только когда она все же поступила, помогали чем могли. А граф и графиня объявили дочь мертвой. Опозорила семью, дескать. Пока в одиночку скиталась по дорогам наверняка кто только не потрепал. Репутация погибла, замуж теперь не спихнуть, и приданое не поможет, еще и на старших тень падет. Нет дочери – нет проблемы. Можно ли искать помощи у тех, кто рассуждает подобным образом?
Но все же при мысли о родственниках в груди затеплилась надежда. Люди меняются. Вдруг граф и графиня успели пожалеть о том, что когда-то в сердцах натворили? Опять же Ева – не плод греха, а родилась в законном браке. Правда вместе с этим браком мать лишилась права на титул и всех привилегий дворянства, и…
Надежда угасла так же стремительно, как появилась. Нет, останься мать жива, ни в одном знатном доме ее не пустили бы дальше прихожей. И меня тоже не пустят. О младших и говорить нечего – если над внучкой дед с бабкой и сжалятся, пристроив хоть на кухню, то едва ли озаботятся судьбой остальных. Даже Джулия – единокровная сестра Евы, а не единоутробная, Фил и Бланш вовсе сводные, дети мачехи от первого брака.
И все же, когда буду проходить деревню, загляну к священнику и попрошу сделать выписку из книги, в которую он заносит свадьбы, рождения и смерти. Если он не знает, что такое выписка – объясню. И для девочек и Фила тоже пусть сделает. В мире, где не существует удостоверений личности, понадобится хоть какое-то подтверждение, что я не самозванка.
В траве у обочины блеснул ручей, я свернула. Родник обнаружился совсем рядом с дорогой. Кто-то выложил дно плоскими камнями, вода была чистой и ледяной. Я напилась так, что забулькало в животе, наконец-то смыв гадкий привкус во рту. Чтобы окончательно перебить его, разжевала листик черемши. Нарвав еще пучок, сунула в карман, привязанный к поясу под юбкой. Отличные карманы, вместительные, даже жаль, что в наше время… тьфу ты! Успею я еще этим карманам нарадоваться! Как и соскучиться по душу, канализации и прочим прелестям цивилизации.
Острый вкус черемши разбудил желудок, безумно захотелось есть – все-таки та я, что оказалась в этом теле, сейчас была не Евой, которую накрыла апатия обреченности. Ей мысль о бабке с дедом и вовсе в голову не пришла. Я тоже не особо на них рассчитываю, но плохой план – лучше, чем совсем никакого. Надо бы прикинуть еще парочку альтернативных вариантов.
Я огляделась по сторонам. Жаль, земляники не видно, а для других ягод еще рановато. Взгляд выхватил белые шапочки рядовки, но не настолько я оголодала, чтобы есть сырые грибы. Я еще раз огляделась, с наслаждением вздохнула запах хвои. Сосновая ветка висела над самой головой и на кончиках ее яркой зеленью светились нежные молодые побеги. Баба Люда делала из них чай, витаминный, полезный, как
