В субботу я занимался своими домашними делами. В воскресенье, с утра мы поехали в город. Бежали штрихи дорожной разметки, а передо мной маячил силуэт странной женщины. Хотелось поделиться с дочерью об увиденном, но я боялся как она отнесётся к этому. Не навредить бы, ведь она иногда одна ходит в лес. А вдруг будет бояться, а мне бы этого не хотелось. Через какое-то время дочь задаёт мне вопрос:

— Папа, а ты где служил? — называю республику.

— А город? — называю город.

— Я вчера ходила в лес и встретила там женщину. Она собирала поганки. У меня было немного грибов, я отдала ей, а эти велела выбросить. Мы с ней разговорились. Она оказалась беженкой из города, где ты служил.

Моему удивлению не было предела! Это тоже тысячи километров! И каким ветром её сюда занесло, где даже железной дороги теперь нет. Стало объяснимо её странное поведение. Мои слова её напугали. Ей некогда было смотреть, кто с ней говорит, она приняла меня за конкурента. Её задача была, как можно скорее собрать грибов. Я не ошибся, то, что она собирала, были «матрёшки», дочь подтвердила.

1952 год. В столыпинских вагонах, с двухэтажными нарами, с печкой буржуйкой, мы, ярославцы и москвичи, отправились отдавать свой долг Родине. Ехали на запад. Осталась позади Москва. Следов войны не видно, но через какое-то время заметили, как будто мы въехали в VII век. Некоторые люди, встречавшиеся нам, были в лаптях. Впереди город Брянск. Наш поезд остановился, мимо идёт молодой мужчина, лапти ярко жёлтые блестят, словно туфли заморские. Из нашего состава кто-то кричит:

— Мужик что у вас за праздник?

— С чего вы взяли, никакого праздника нет.

— А ты лапти-то новые надел, — бесшабашные были, молодые. У людей беда, а нам шуточки. Так прокатились через всю страну и вот пункт назначения — Молдавия. Выехали мы из Ярославля 30 октября, прибыли в город Тирасполь 5 ноября. В Ярославле на лужах был ледок, в Тирасполе же погода была похожа на август, температура за 20 и ни одного жёлтого листочка.

Привокзальная площадь города обратила наше внимание, да и всех, наверное, кто прибывает в этот город, одноэтажным зданием с правой стороны от вокзала. С высоким фасадом, где над окнами от угла до угла красовалась надпись, выдолбленная по штукатурке на немецком языке. Это было на самой центральной улице, а кончалась она танком на пьедестале. Вот, что осталось от войны в этом городе. Я думаю, что местные власти оставили эту надпись, потому что там было написано что-то приятное. Немцы, убегая, наверное, обещали больше не беспокоить.

Это был западноевропейский город с брусчаткой вместо асфальта, домами из камня ракушечника с черепичными крышами, увитыми виноградными лозами. Вдоль берегов Днестра без конца и края тянулись яблоневые сады. В магазинах полно всякого товара, на рынках овощи и фрукты по низким ценам. За время службы объездили всю республику, следов войны нигде не было видно. В порядке дороги и мосты, животноводческие комплексы и птицефермы. Молодые сады и виноградники, явно послевоенной посадки уже плодоносили. Откуда всё это? Нам в то время было не понять.

Сейчас же, вспоминая нашу послевоенную жизнь, понимаю, что было тяжелее чем в военное время. У нас, где я жил, оккупации не было. Но свои власти обложили налогом. С каждого хозяйства надо было отдать столько-то яиц, столько-то масла, столько-то мясо. В 40-м году были сильные морозы, вымерзли все яблони. Из корней пошли новые ростки. Их переписали, переписали кусты смородины и крыжовника. Чтобы не платить налог пришлось всё вырубать.

В 1947 году провели денежную реформу. Старые деньги на новые можно было обменять лишь на определённую сумму, остальное пришлось выбрасывать. Из колхоза выгребли почти всё. Наступил голод. Нам, детям. было поручено собирать клеверное шишки. Их сушили, толкли, получалось мука коричневого цвета. Из неё пекли лепешки. Перекопали старые картофельники, искали гнилую картошку, промывали несколько раз, извлекали крахмал и пекли из него лепёшки.

В 1948 году стали возвращаться фронтовики на родину. Обуть и одеть нечего. В военные годы люди держали овец, скопилось немало шкуры и шерсти. Шкуры валялись на полу вместо половиков или гнили на заборе, девать их было некуда. Фронтовики в колхозной риге организовали производство по выделке шкур. Там же, валяли валенки. Сдаёшь три шкуры, получаешь две выделенные, одну за работу. Вскоре все щеголяли в новых дублёнка и в новых валенках.

Узнали власти, запретили это кустарное производство, возврат капитализму. Не успокоились фронтовики, стали работать по ночам. Не сдались и власти. В одну из ночей сгорела рига, на этом всё и кончилось.

Воспоминания о послевоенной молодости, навеянные встречей в лесу, не оставляли меня всю зиму. Я с нетерпением ждал летнего сезона, что бы вновь поехать в деревню, и встретиться с той женщиной. Нам есть о чём поговорить, что вспомнить, нам есть о чём погрустить.

Наступило лето, я купил красивую корзинку, компас, книжку о грибах и стал ждать грибного сезона. В этом деле у меня большой опыт, приобретённый ещё в детстве. Даже в незнакомом лесу я найду грибные места. Я хотел передать свой опыт незнакомке. Ведь грибы можно продать на ближайшем шоссе, там они пользуются неизменным спросом. Кончится грибной сезон, можно перейти на клюкву. Болота рядом, её можно собирать до снега, так можно обеспечить себя на всю зиму.

И вот я снова в лесу. Первые грибы особенно хороши. Их было много, я без труда набрал полную корзинку и довольный отправился в Лукошкино. Я шёл словно был молодым, не чуял под собой ног, не ощущал тяжести ноши.

Впереди было большое овсяное поле, дорога огибала его вокруг. Напрямую деревня была значительно ближе. Овёс растение невысокое, и я надеялся что он проблем больших мне не доставит. Я решил идти напрямую, вскоре я понял свою ошибку. Продираться сквозь густые растения было трудно. Пот стал заливать мне глаза, не заметив борозды, я споткнулся, и, не успев выбросить вперед руки, упал. Не тот возраст, не та реакция. Покатилось корзинка, высыпались грибы. Собрав, что не испачкалась, что не помялась, ополовинив свою ношу, я кое-как, доковылял до крайней избы. Обессиленный повалился на ступеньки крыльца. Передохнув, я поплелся по деревне. У домов стояли машины, а людей видно не было, наверное, все отправились в лес. Всё же у одного из домов я увидел старушку, сидевшую на завалинке, опершись на палочку. Поздоровавшись, я объяснил, что ищу женщину, беженку из такого-то города.

— Сердечный мой, —