под утро, более-менее нормально уснул. Прозвучала команда «подъём»! Первая моя мысль была, что это было — сон или явь? Конечно, это был сон, решил я, да что ещё хорошего может присниться при моей такой непутевой жизни. Товарищам, заметившим моё нездоровое состояние, отвечал, что не выспался, прогулял.

Позавтракав, свернули лагерь, и вы выехали в центр села. Там нас ждал народ. Председатель колхоза начал произносить речь, но почему-то на чисто украинском языке. Хотя, за всё время пребывания здесь, кроме русского мы ничего не слышали. Ведь в нашем коллективе были люди разных национальностей. Я ничего не понял кроме двух слов, что мы «робили гарно». Потом каждому из нас вручили по листку с заглавием «благодарность».

Прозвучала команда «по машинам», и мы поднялись каждый в свою. Вокруг были знакомые и незнакомые лица, с грустью они смотрели на нас. Мы на них, и было такое ощущение, как будто все были в чём-то виноваты. Я же с тревогой и надеждой всматривался в каждое девичье лицо, я искал Оксану. Дело в том, что в другой одежде, кроме рабочей, я её никогда не видел, так как кроме поля мы нигде ни разу не встречались. Она не пришла, не пришла моя Оксана.

А ведь могло быть всё по-другому. Я надеялся, я думал, что послевоенная жизнь налаживается, развивается медицина, обустраиваются дороги. Всё это, вместе взятое, в лучшую сторону повлияло бы на душевное состояние её мамы, и она встала бы на ноги, и было бы у нас всё как у людей. Так что нет у меня обиды на Оксану, ни в чём она передо мной не виновата, во всём виновата цыганка.

Стояли люди, смотрели люди. Был здесь и дядя Ион. Эх, дядя Ион, дядя Ион! Старый солдат, был ты для нас другом, отцом или братом, или просто членом нашего коллектива. Верю, что вернёшься ты на родину и построишь себе дом, как у нас говорят «на своей печине». Счастья тебе, дядя Ион, прощай дядя Ион.

И вот, всё было так же как тогда, когда увидел я её в первый раз. Она была всё в том же тёмном платьице, в тех же скромных туфельках, всё также суетилась, вытягивая шейку. Это была моя милая Мила, мой ребёнок, мой бесёнок. И сейчас она искала меня. В кузове машины лежала запасное колесо. Я встал на него чтобы быть выше всех, и она меня заметила, помахала мне рукой. Я ответил, она стала что-то кричать. Гремел оркестр, звучала прощальная мелодия, и я её не слышал. Отчаявшись докричаться, она вывела в воздухе рукой «пиши, жду», и мы уехали.

Наши машины как бы нехотя катились по степной дороге. Все молча, с тоской смотрели, как уплывает вдаль, ставшее близким и родным село Веселиново. Я же смотреть туда не мог. Я смотрел в другую сторону. Слёзы текли из моей глаз, сбегали по щекам. Встречный ветер срывал со щек мои горькие слёзы, и они улетали в сторону села. К счастью, никто из моих товарищей этого не заметил.

Столыпинские вагоны, которые нас доставили сюда, к месту службы, теперь уносят нас в родные края. Ехали долго. Иногда вагоны гоняли взад-вперёд, загоняя в какой-то тупик на долгую стоянку. Водили кормить в какую-нибудь воинскую часть, а потом в клубе показывают кино, которое через несколько минут прерывается, и на сцене появляется человек, начинающий агитировать нас, и рассказывать про рай в глубоких шахтах Донбасса.

По пути пейзаж менялся с каждым днём. Выехали, кругом была зелень, потом стала преобладать желтизна. Дальше и её становилось всё меньше и меньше. Белые хаты остались позади, поплыл чёрный лес. Пустые поля, тёмные мокрые избы, заборы из частокола, поленница берёзовых дров. Дымок из печных труб напомнил родной дом.

Здравствуй, матушка-Россия! Вот он я, вернулся жив-здоров, чего и всем желаю! Полетели белые мухи, а на душе слякотно и тоскливо. Думаю, вот отдал долг родине, теперь никому ничего не должен и мне никто ничего не должен. Теперь кувыркайся сам, как знаешь. Нет больше бабушки, не дождалась. Остались в памяти лишь её мудрые слова. При любой беде, чтобы не случилось, она всегда тихо, успокаивающе говорила: «лишь бы не было войны».

Беженка

Кончается лето. Последний раз с дочерью решили навестить мою родную деревню Заречье, чтобы подготовить дом к зиме, зашить окна и двери. Сегодня пятница, послеобеденное время, поздновато уже для похода в лес. Да, к тому же, грибной сезон подходит к концу. Пока ехали, не видели ни одного грибника, продающего грибы. Но так потянуло в лес, что справиться я не смог. Сунул в карман полиэтиленовый пакет и пошёл.

Луг, соединяющий деревню с лесом, никогда не косили, он использовался как выгон для скота. Стадо двух деревень, Заречье и Лукошкино, было большим. Теперь же, в Лукошкине не осталось ни одного коренного жителя. Да и в Заречье стало мало коров. Так что, выгон стал зарастать ивняком да ольхой. Так медленно я шёл, просматривая изменившийся пейзаж. Пройдя некоторое расстояние, я заметил сквозь кусты, словно тень, человека. Это была женщина, одетая не то в платье, не то в халат мышиного цвета. На голове был такого же цвета платок.

Раньше я её никогда не видел. Очевидно, она была из Лукошкино, из этой деревни я никого не знал. Низко склонившись над землёй, она собирала поганки и кидала их ведро. Приостановившись, я произнёс: «грибы здесь не растут». Вместо того, чтобы поднять голову и посмотреть, кто с ней говорит, она продолжала своё занятие, как будто не слышала моих слов. А то, что она слышала меня, подтвердили её ускорившиеся движения. Я почувствовал, что присутствие моё здесь нежелательно и продолжил свой путь.

Мне стало ясно, что эта женщина случайный здесь человек. Местные люди, жившие в грибном изобилии, признавали и называли грибами лишь ограниченный перечень. Это белый гриб, подосиновик, подберёзовик, для засолки — белый груздь, а всё остальное для них это просто поганки. Я понял, хоть мне было и не видно, что она собирала. Это были «матрёшки», они росли везде, даже в самой деревне, около домов. В детстве мы их топтали, били палками.

Меня не оставляли мысли об этой загадочной женщине. Необъяснимое её поведение сбивало меня с толку. Я уж не верил своим глазам, может, не было никакой женщины? Может это игра света и теней вечернего солнца создали образ человека? Желание идти дальше у меня отпало, я повернул в сторону