Учитывая огромное количество исследований, этот очерк с необходимостью краток и неполон. Тем, кто пожелает более детально ознакомиться с проблематикой, неоценимую помощь окажет Nag Hammadi Bibliography, публикуемая профессором Д. М. Шолером[74]Появляясь в регулярных приложениях к журналу Novum Testamentum, библиография Шолера насчитывает уже около четырех тысяч книг, изданий, статей и обзоров, опубликованных за последние тридцать лет исследования текстов Наг-Хаммади.

Но даже открытые в Наг-Хаммади пятьдесят два произведения дают нам лишь слабый отблеск многогранности раннего христианского движения. Лишь теперь мы начинаем видеть, что то, что мы называем христианством, — и отождествляем с христианской традицией — в действительности представляет собой лишь небольшую выборку специфических источников, найденных среди десятков других. Кто сделал эту выборку и с какой целью? Почему другие произведения были отвергнуты и запрещены как «ересь»? Что сделало их настолько опасными? Ныне у нас впервые появилась возможность понять раннехристианскую ересь; впервые еретики могут говорить своими голосами.

Несомненно, христиане-гностики высказывали идеи, вызывавшие ненависть у ортодоксов. Например, некоторые из гностических текстов задаются вопросом, действительно ли все страдание, труд и смерть происходят от человеческого греха, который, согласно версии ортодоксов, исказил первоначально совершенное творение. Другие говорят о женственном элементе в божестве, прославляя Бога как Отца и Мать. Иные предполагают, что воскресение Христа следует понимать символически, а не буквально. Некоторые радикальные тексты даже осуждают самих ортодоксов как еретиков, которые, «не зная таинства… хвалятся, что таинство истины принадлежит им одним»[75]. Подобные гностические идеи очаровали психоаналитика К. Г. Юнга: он считал, что они выражают «иную сторону сознания» — спонтанные, неосознанные мысли, которые любая ортодоксия требует подавлять.

Но ортодоксия, как ее определяет апостольский символ веры, содержит идеи, которые сегодня многим из нас могут показаться еще более странными. Например, символ веры требует от христиан исповедовать, что Бог совершенно благ и, тем не менее, создал полный боли, несправедливости и смерти мир; что Иисус из Назарета был рожден от девственной матери и что, казненный по приказу римского прокуратора Понтия Пилата, Он поднялся из могилы «в третий день».

Почему христианские церкви не только единодушно приняли эти удивительные представления, но и установили их как единственную правильную форму христианского учения? Историки традиционно говорили нам, что ортодоксия противостояла гностическим представлениям по религиозным и философским причинам. Конечно, но исследование вновь открытых гностических источников предполагает и другое измерение противостояния. Оно предполагает, что эти религиозные споры — вопросы о природе Бога или о Христе — одновременно обладали общественным и политическим значением, ставшим решающим для становления христианства как институциональной религии. Проще говоря, идеи, противоречившие этому становлению, были объявлены «ересью», а идеи, однозначно способствовавшие ему, стали «ортодоксией».

Теперь, исследуя тексты из Наг-Хаммади наряду с источниками, прекрасно известными из тысячелетней ортодоксальной традиции, мы можем увидеть, как в становлении христианства религия переплеталась с политикой. Мы можем увидеть, например, политическое значение такого ортодоксального учения как телесное воскресение — и почему гностические представления о воскресении обладали противоположным значением. В ходе этого нам может открыться новая точка зрения на истоки христианства.

I

СПОР О ВОСКРЕСЕНИИ ХРИСТА:

историческое событие или символ?

«Иисус Христос восстал из могилы». С этого заявления началась христианская церковь. Это фундаментальный элемент христианской веры; конечно, самый радикальный. Другие религии отмечают циклы рождения и смерти: христианство утверждает, что в один уникальный исторический момент цикл пошел вспять и мертвый человек вернулся к жизни! Для последователей Иисуса это стало поворотным пунктом мировой истории, знаком ее приближающегося конца. Отныне ортодоксы исповедовали в символе веры, что Иисус из Назарета, «распятый и погребенный», воскрес «в третий день»[76]. Сегодня многие повторяют этот символ, не думая о том, что произносят, и не веря в это. Недавно несколько служителей, богословов и ученых поставили под сомнение буквальное понимание воскресения. Рассказывая об этой доктрине, они указывают, что психологически она обращается к нашим глубочайшим страхам и надеждам; чтобы объяснить ее, они предлагают символические истолкования. Но значительная часть ранней традиции буквально утверждает, что человек — Иисус — возвратился к жизни. Христианские рассказы делает необычными не заявление, что друзья «видели» Иисуса после смерти — истории с привидениями, галлюцинации и видения в те времена были общим местом — но то, что они видели действительно человека. Согласно Луке, сначала сами ученики в изумлении и ужасе при появлении среди них Иисуса решили, что видят призрак. Но Иисус сказал им: «Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня»[77]. Поскольку они все еще не верили, он попросил какой-нибудь пищи; с изумлением они увидели, как он съел кусок печеной рыбы. Смысл ясен: ни один призрак не смог бы сделать этого.

Если бы они сказали, что дух Иисуса живет, преодолев телесное тление, их современники согласились бы, что в этих рассказах есть смысл. За пятьсот лет до этого ученики Сократа заявили, что душа их учителя бессмертна. Но то, что говорили христиане, было иным и, в привычных понятиях, совершенно невероятным. Окончательность смерти, всегда бывшая частью человеческого опыта, изменялась. Петр противопоставляет царя Давида, который умер и был погребен, и могила которого хорошо известна, Иисусу, который после насильственной смерти восстал из могилы, «потому что ей невозможно было удержать Его» — то есть смерти[78]. Лука говорит, что Петр отверг метафорическое истолкование события, о котором свидетельствовал: «[Мы] с Ним ели и пили, по воскресении Его из мертвых»[79].

Блестяще одаренный писатель Тертуллиан (ок. 190 года), обращаясь к большинству, определяет ортодоксальную позицию: как Христос телесно восстал из могилы, так каждый верующий должен ожидать воскресения плоти. Он не оставляет места для сомнений. Он повторяет, что говорит не о бессмертии души: «Что до спасения души, то, я полагаю, нет нужды останавливаться на нем особо. Ибо почти никто из еретиков не отрицает его, — как бы им того ни хотелось»[80]. Воскресает «плоть, пропитанная кровью, утвержденная костями, пронизанная нервами, оплетенная жилами, которая способна была родиться и умереть… Плоть без сомнения человеческая»[81]. Тертуллиан ожидает, что идея Христовых страстей, смерти и воскресения шокирует его читателей; он настаивает, что «это совершенно достоверно, ибо абсурдно!»[82]

Но некоторые христиане — которых он называет еретиками — не согласились. Не отрицая воскресения,