Когда ливень стал чуть слабее, они – не без труда – заказали два такси. Агафоновых и тетю Лену с мужем отправили сушиться в городскую квартиру, Игоря с сыном – в отель. Вечером договорились встретиться прямо в ресторане.

Семью Кати до их летнего дома подвез дядя Слава. На прощание он ободряюще подмигнул девочке:

– Катька, не журись!

– Ну вот что у тебя за сестра! – закричала мама, едва они пересекли порог. – Детство ей, блин, вспомнилось! Картошечки ей захотелось! Сиди дома, жри свою картошку!

– Лара, что с тобой сегодня! – взорвался обычно спокойный отец. – Катю при всех оскорбила, на Лену кидалась как собака! Моя сестра впервые за пять лет ко мне приехала! Впервые за пять лет! Ты не могла хотя бы один день не портить людям настроение?

– А она не могла мозгами своими подумать, когда тащила нас в парк? Ты видишь, я вся мокрая!

– Ну мокрая, так иди подсохни!

– Где полотенце?

– Откуда я знаю!

Лариса рывком открыла дверь веранды, и одно из окон с грохотом распахнулось от сквозняка. Раздался звук бьющегося стекла.

– Рома, иди переодевайся! – на бегу крикнула она, заворачивая свои густые, черные как смоль волосы в красное полотенце. – И не вздумай трогать стекло, сама уберу!

Рома с Катей тихо зашли на веранду. Ветер сквозь открытое окно надувал легкую занавеску. Лакированный столик напротив был пуст – распахнувшееся от сквозняка окно смело с него все: старый глобус, хрустальную вазу с полевыми цветами и любимую Катей статуэтку балерины.

Ваза разлетелась на мелкие осколки. Цветы лежали на полу в луже воды и в битом стекле, а рядом – расколотая надвое маленькая фигурка. Катя подошла ближе и подняла с пола фарфоровую балерину, потом – ее крошечную отколотую ножку. Она беспомощно переводила взгляд с одной своей ладони на другую, и что-то тяжелое вдруг навалилось на нее – большое, темное, как прошедшая гроза. Ей почему-то показалось, что случилось страшное и уже непоправимое.

За стеной продолжали ругаться родители.

– Может, ногу можно обратно приклеить? На «Момент»? – подошел к ней сзади Ромка.

Катя села на кровать и заплакала.

В августе мама с Ромкой внезапно уехали к родственникам в Полтаву. На целый месяц Катя и папа остались вдвоем. И ей как-то вновь стало спокойно и хорошо. Она впервые так много гуляла с ребятами со двора. И без Ромки – вечного Катиного хвоста – им было веселее и проще. Каждый день они пропадали на улице до поздней ночи, словно не могли надышаться последними беззаботными днями. Только после многократного «Домо-оой!» с нескольких балконов сразу, порой сопровожденного угрозой применения ремня, им приходилось нехотя расставаться друг с другом и с пьянящей уличной свободой.

Дома всегда ждал папа. Каждый вечер. Была пожарена картошка на чугунной сковородке, заварен крепкий чай, порезан свежий батон, открыта банка сгущенки или варенья. Папа смотрел, как она – голодная, уставшая, обмазанная этим вареньем – начинала засыпать прямо за столом, и светло улыбался.

Август запомнился Кате именно таким: тихим, добрым и теплым.

Почудилось, что это просто глупое сердце обмануло – и ее, и тетю Лену. Скоро снова будет школа, придут длинные темные вечера, потом их сменят вечера дождливые, потом ветреные и снежные, а потом останется потерпеть еще чуть-чуть – и вернется уже новое, но всегда бесконечное лето.

В сентябре они с папой поехали в свой летний дом – перевезти вещи в квартиру и забрать у соседей пару ящиков с фруктами. Их соседи Семеновы – Николай Петрович и его жена Галина Сергеевна – продавали фрукты со своего сада у городского рынка. Это помогало старикам свести концы с концами. Но семье Кати они отдавали их почти бесплатно. Единственный сын Семеновых давно умер, они были очень одиноки, нелюдимы, весь их мир был только они двое и этот маленький фруктовый сад на окраине Донецка. Катин отец часто предлагал им помощь – довезти на машине до рынка или до больницы. Иногда старики соглашались, но чаще стеснялись.

– Машину пора в ремонт, – со вздохом констатировал папа, что-то подкручивая в капоте. – Сам тут уже не справлюсь.

– Что-то серьезное? – спросила Катя. – Опять к дяде Славе?

– Опять. А он денег не возьмет. Неудобно уже…

Он вытер загорелые руки тряпкой и закрыл капот.

– Давай ему что-нибудь подарим? – предложила дочка.

– Давай!

– Ой, а ты видел, какой Роме телефон подарили? – спросила Катя, закидывая на заднее сиденье пакет с мамиными вещами.

Из Полтавы ее брат, действительно, приехал с навороченным смартфоном – сказал, что это подарок от маминой родни.

– Видел! – нахмурился отец. – И с чего бы этот аттракцион невиданной щедрости, а?

– Ну, не знаю. Мне они – как обычно – передали мед и приветы! – засмеялась Катя.

– Тебе обидно? – спокойно спросил ее отец.

– Нет… – почти честно ответила она.

– Несправедливо, конечно. Одному ребенку такой дорогой подарок, второму ничего. Разве так можно? – голыми руками он облокотился о горячую крышу машины и задумчиво посмотрел на дочь. – Не знаю, может, им просто телефон некуда было деть, лишний? Ребенок, а ты что хочешь? Планшет или телефон? Тебе что нравится?

– Мне твои часы нравятся! – сказала Катя, как папа положила руки на машину, а подбородок на руки, и пристально своими детскими внимательными глазами глядела на него снизу вверх.

Папа улыбнулся и тут же снял с руки часы.

– Носи! – протянул он.

– Они же командирские!

– Ну тогда командуй!

– Закидывай ящики быстрее и поехали! А то мама съест нас вместо этих груш. Или нас с тобой в компот накрошит.

Папа засмеялся, быстро поцеловал дочку в горячий лоб и погрузил фрукты в багажник.

В машине Катя стала изучать знакомые с детства часы. Она всегда ими любовалась – часы были дедушкины, «Командирские», в золотом корпусе с глянцевым черным циферблатом и золотыми стрелками.

– «Дорогому Владимиру Сергеевичу. Никогда не забудем», – вслух прочитала она дарственную надпись. – Это от его сослуживцев, да?

– От солдат. От ребят, которыми он командовал.

– В Афганистане?

– Да. Они скинулись, купили. Сами ему в Донецк привезли. Он тогда уже вышел в отставку.

– А что значит надпись? Чего они не забудут?

– Представляешь, Катя, я не знаю! Я у него не спросил! – с грустью посмотрел он на дочку. – Они приезжали в Донецк, когда я уже учился в Калининграде. Почему я потом у него не спросил? – пожал он плечами. – Не знаю. Время было такое: все рушилось, куда-то летело… Не до вопросов было.

– Пап, а почему ты решил во флот, а не как он?