Шрифт:
Закладка:
А Галя думала: «Из-за меня». И так сильно эта мысль её мучала, что она даже сказала её вслух. Она сказала, и Коваленко услышал. И удивлённо на неё посмотрел.
В перемену Галя поняла, что Таня Штабова с нею не разговаривает. И Люда Наварская тоже. Они шептались с другими девочками, показывали глазами на Галю, может быть, и их подговаривали не разговаривать. А Коваленко насупленно смотрел в парту. Потом, когда уже начался другой урок, он вдруг сказал:
— Ты меня позови, когда драться будете. Я всех раскидаю.
Но Галя драться не собиралась и поэтому промолчала.
Ещё один стих
В классе у Серёжи были два товарища: Валентин Борисов и Гоша Захарьян. С Борисовым Серёжа сидел рядом, а Захарьян был сзади них, но всё равно рядом.
На последнем уроке Серёжа написал стихотворение. Он сначала сочинил его в уме, а потом написал на обложке тетради, потому что тетрадь кончилась:
На луну я гляжу
И один всё хожу.
Ветер дует, темно,
Ну, а мне всё равно.
Вот что он написал, прикрывая тетрадь ладонью.
Борисов всё-таки подсмотрел. Он спросил:
— Это ты про закалку написал?
И хотя Серёжа думал, когда сочинял, совсем о другом, он сказал:
— Каждый вечер.
В это время к ним сзади подошёл учитель.
Он молча взял Серёжину тетрадь, приблизил её к глазам, потому что очки у него лежали на столе, и внимательно прочитал все четыре строчки.
Одни ученики в классе смотрели на учителя, другие — на Серёжу, а многие смотрели, куда хотели. Серёжа смотрел на учителя. Он думал, что придётся сейчас положить на стол дневник — и появится в дневнике замечание: «Занимался на уроке русского языка посторонними делами».
Но учитель вдруг спросил:
— Сам написал?
Тут Серёжа мог соврать, что не сам, не он написал, а ему кто-то всё это подстроил, а кто и когда — неизвестно. Но учитель смотрел очень серьёзно, и Серёжа сказал, что сам.
— После уроков зайди в седьмой «а». У тебя пять уроков?
— Пять, — растерянно сказал Серёжа.
А сам подумал: «Неужели родителей вызовет?»
Серёжа ужасно боялся замечаний в дневнике. Хотя замечаний ему почти не писали, а родителей так и вообще не вызывали никогда.
Однажды, когда он учился в третьем классе, он шёл по коридору, и вдруг рядом с ним свалилось со стены расписание уроков. Расписание было в большой деревянной раме за стеклом, стекло с грохотом разбилось, осколки валялись по всему полу, а Серёжа стоял около этого расписания и не знал, что делать.
Тут с лестницы выбежала учительница, схватила Серёжу за руку и повела в кабинет к директору.
Директора в кабинете не было. А учительница, она только недавно преподавала в школе и не знала, что Серёжа Костров отличник и расписание ему бить ни к чему, эта учительница стала вести допрос.
— Ты разбил? — говорила она.
— Не я, я мимо шёл, — отвечал Серёжа и плакал.
— Не реви. Я вижу твои лживые слёзы. Ну сознайся. Сознайся, и я тебя прощу, — уговаривала учительница. — Самому легче же станет.
Но Серёжа не сознавался.
Серёжа долго плакал. Учительница то пугала, что из школы его исключат и из пионеров тоже могут, если он не сознается, то, наоборот, упрашивала его и чуть сама даже не заплакала.
Наконец пришёл директор.
Директор ходил в старой военной шинели со снятыми погонами и опирался на палку. Он медленно, будто не видя учительницы и заплаканного Серёжи, повесил шинель, потом сел на стул, прислонил к углу палку и сказал:
— Плакать не обязательно. Спокойно расскажи, как всё случилось. Только спокойно.
Серёжа рассказал.
Директор поверил и отпустил.
С тех пор Серёжа не бегал по школе, а ходил медленно, особенно обходя расписание, стенгазету и всё другое, что висит на стенах. Ещё он боялся ту учительницу. Если он видел её в конце коридора, то старался спрятаться подальше, в туалет, на лестницу или ещё куда-нибудь. А при встрече с ней отворачивался, делая вид, что не замечает.
Писать стихи
Если бы учитель написал замечание или бы сказал: «Зайдёшь к директору», — никто в классе не удивился бы.
А тут — в седьмой «а».
— Может, бить тебя там будут? — сказал Валентин Борисов, когда урок кончился и учитель ушёл. — Это его класс, воспитательский.
Борисов был здоровым и толстым даже, он с трудом умещался за партой и подраться любил.
— Пошли втроём, — предложил Гоша Захарьян.
Весь класс побежал вниз по лестнице в раздевалку, а Серёжа Костров, Борисов и Гоша — наоборот — поднялись по лестнице вверх.
— Стой, — сказал Борисов, — я на разведку пойду.
Он крадучись подошёл к седьмому «а», приоткрыл двери, заглянул. И сразу отскочил, потому что в коридор из класса вышел учитель.
— И вы тоже! — обрадовался он. — Заходите.
Серёжа не понял, чему учитель обрадовался, но в класс вошёл. С ним вошли Борисов и Гоша Захарьян.
В классе на разных партах, вероятно кто на какой хотел, сидели человек десять. Были два рослых восьмиклассника, несколько семиклассников, а одна девочка — совсем маленькая. Если бы не галстук, Серёжа подумал бы, что она из первого класса.
— К нам пришло пополнение, — сказал учитель. — Вы тоже стихи пишете? — спросил он Борисова и Гошу.
— Мы?.. Не знаю, — сказал Гоша.
— А чего, пишем, — перебил его Валентин Борисов.
А Серёжа понял, что не наказывать его позвал учитель, а на занятие кружка поэтов. Вот куда они попали.
— Даю задание, — сказал учитель, когда все сели и стало тихо, — написать… — он было задумался на секунду, — написать про маму.
— Про чью маму? — спросил кто-то.
— Про свою, про чью же, — ответил один из рослых восьмиклассников.
— Просто про маму, — учитель посмотрел на часы, — даю десять минут.
— Что, стихи придётся писать? — проворчал Борисов, который, как на уроке, сел рядом с Серёжей.
— Сам болтал, сам и пиши, — сказал Гоша.
А Серёжа молчал. Он изо всех сил старался придумать стих про маму и ничего не мог написать.
Все, у кого не было бумаги, подходили к столу учителя и брали листки в косую линейку. Некоторые ходили по нескольку раз. Это сбивало Серёжу с мыслей. Скоро учитель начал посматривать на часы. Все
