любом пункте, нет не трещин, ни отбитых горлышек, чувствуются руки профессионалов. Правда руки эти покрыты гнойниками и прочими экземами, но я уже озаботился о кожной безопасности — купил упаковку матерчатых перчаток с прорезиненными вставками и снимаю их только, когда касаюсь гарантированно чистых предметов. Суточный улов с помойки «богатого» двора был более чем приличный, позволяющий одинокому БОМЖу вести просто «роскошный» образ жизни. Только я понимал, что без боя эту помойку мне никто не уступит, поэтому я был готов отстаивать свое право на этот кусок Городского пространства. Я мечтательно закрыл глаза, представив себе, что смогу, со временем, вытеснить с теплого места тутошнего дворника, что отличался ленцой и нерадением за порученную работу, а дворник имел небольшое помещение, вполне пригодное для жилья, которое поможет мне в выживании….

С такими сладкими мыслями я задремал, чтобы проснуться, когда солнце уже прошло зенит и стало склоняться к западу. Как я и предполагал, у будки по приему стеклотары меня никто из моих коллег не ждал, поэтому я спокойно рассовал бутылки по пластиковым ящикам, получил деньги и двинулся в будку по приему металлов, а завтра, с рассвета, я планировал повторить нападение на наглых грабителей ставшей моей помойки.

Следующее утро, рассвет.

Спал я сегодня, как и прошлый раз, на чердаке пятиэтажной «хрущобы», напротив «богатой» многоэтажки. Застелил люк чердака газетами, что набрал в почтовых ящиках и лег на люк сверху. По чердаку старался не двигаться, потому, что каждый шаг на головой прекрасно слышно жильцам верхних этажей. Откуда я это знаю — да хрен его знает, просто знаю и все.

На рассвете меня разбудили, хлопаньем крыльев, квартирующие под крышей дома голуби, что с рассветом вновь стали зрячими, забеспокоились и стали покидать свои насесты, улетая на ранний завтрак.

Я же занял место у слухового окна, понимая, что сегодня мои конкуренты попытаются решить мой вопрос окончательно и кардинально. Мои супротивники явились «силой великой, людно и оружно». Если трое оборванцев начали деловито потрошить «мою» мусорку, то десяток их коллег, разбившись на две группы, спрятались в густых кустах, перекрыв выход из двора с обоих сторон.

Что же, слона мы будем резать кусочками.

Мое временное пристанище своими подъездами выходило на противоположную сторону от места ближайшей засады, потому, откуда я появился в тылу у бродяг, никто не видел. Вооружились мои противники знатно. На пятерых мужчин, что в своих засаленных куртках и кофтах, практически слились с прошлогодней листвой, на которую они залегли, имелось два ножа, какая-то металлическая свайка, типа железнодорожного костыля, алюминиевая трость и большой стеклянный шприц, наполненный какой-то коричневой жидкостью, один вид которой вызывал отвращение.

Один из БОМЖей, с виду, натуральный псих, все время, довольно таки громко, что-то бормотал себе под нос, поэтому к ним я подобрался неслышимый и не видимый, после чего молча стал раздавать удары, стараясь бить по мягким местам.

Жестко я ударил только один раз — перетянутый поперек спины ударом лома, бродяга не стал убегать, по примеру своих приятелей, а подхватив тот самый шприц, сделал попытку подкрасться со спины и воткнуть в меня иглу, пока я отвлекался на его коллег.

Спасла меня волна вони, резко усилившаяся сзади. Я бездумно шагнул в сторону, огородившись, вытянутым на руке ломом и развернулся, уставившись на замершего, как кот, нассавший в хозяйские тапки и пойманный за этим занятием.

Бродяга попытался что-то сказать, но не преуспел — небрежный удар увесистой железяки разбил и человеческую кисть и, сжимаемый ею, стеклянный шприц, откуда на землю брызнула еще больше вонючая субстанция, похожая на гной.

Оставив поле боя за собой (трое убежали, двое ползали по тесно-коричневой, опавшей прошлой осенью, листве) я бросился ко второй засаде. Пробегая мимо «мусорки» я крикнул трем существам женского пола, что замерли возле сумки с бутылками: — Ну ка бегом отсюда, шалашовки! Еще раз увижу, кто мои бутылки возьмет — руки вырву.

Вторая засада, наконец, заметив, творящиеся во дворе, безобразие, бросилась мне навстречу… Ну, как бросились? Мои супротивники больше всего напоминали ходящих мертвецов — страшных, вонючих, почти разложившихся, неуклюжих покойников. Двигались они тоже неторопливо, шаркая распухшими ногами в разбитых ботинках, постоянно оглядываясь друг на друга. Тут я успел ударить всего два раза — пока двое пострадавших, как апрельский снег, тяжело опали на асфальт, трое отставших резко развернулись и заковыляли в обратную сторону, преследовать я их не стал.

Обойдя по пострадавших по широкой дуге, больно гнилостно они воняли, я подошел к последней из трех теток, что единственная, как парализованная, осталась стоять у сумки с бутылками.

— Еще раз здесь кого из вашей кодлы увижу — убью всех! — я подхватил, звякнувшую стеклом, увесистую сумку.

— Слышь ты, возьми меня к себе! — опухшая от побоев морда очевидно решила «сменить флаг».

— Сгинь. — я ускорил шаг, не хотел, чтобы разбуженные шумом во дворе жильцы разглядели меня.

Через несколько минут я заметил, что «красавица», попытавшаяся переметнутся ко мне, попробовала следить за меной. В садик вести ее не хотелось, поэтому я резко сменил направление, запустив и почти попав булыжником в слишком любопытную мадам. Судя по визгу, мату и шуму в кустах, преследовательницу я отпугнул, но все равно, еще пятнадцать минут кружил по окрестностям, постоянно проверяясь. Откуда я знаю, как проверятся? Не знаю, наверное, я очень сообразительный бродяга.

Через три дня.

Борьбу за ценные ресурсы «жирного» двора я выиграл, во всяком случае, пока. Банда бомжей меня не беспокоила и на мои контейнеры не покушалась. Жил я уже заведенным порядком — около четырех часов утра собирал «хабар», нес его в, все еще открытое, овощехранилище, после чего досыпал на закрытой территории дошкольного учреждения. После обеда сдавал «добычу» по точкам, шел в сторону берега, где на уличной колонке тщательно мылся, особенно ноги, стирал одежду и носки, затем шел на берег, где на небольшом пляже возле пескобазы купался и загорал, возвращаясь «домой», на чердак «хрушевки» после полуночи.

Ни с кем за эти дни я не сходился и не знакомился. Попытки местных бродяг «навести мосты», записав молодого и здорового нищеброда в свой гнилой и пропитый коллектив на правах шныря игнорировал, а поползновения местной молодежи погонять беззащитного босяка пресекал сразу, без разговоров хватаясь за свой лом. Я даже в воду ходил с ним, один раз это сильно выручило — молодые чудики не ожидали, что за ними будет гонятся, ничего не стесняющийся, голый мужик с полутораметровой железякой. Последствий я