ушли далеко от того места, где нас высадили. Здесь очень спокойно и торжественно. Я слышу дыхание ветра, что слегка шевелит песок. Слышу, как бьется сердце где-то в области горла, но здесь мне не страшно. Зато все сильнее обволакивает холод, забирающийся в самые мелкие щели между телом и одеждой.

Я прижимаю Веру к себе, запускаю руки ей под пальто, потом под свитер, хочу ощутить человеческое тепло. И почему-то нащупываю что-то похожее бинт.

— Ты поранилась? — удивляюсь я этому новому обстоятельству, вспоминаю, что еще тогда, когда доставал ее из ванны, ее тело было в порядке.

— Ерунда, царапина, — отмахивается Вера, но я почему-то настаиваю:

— Покажи!

— Здесь холодно, давай потом…

Меня уже не остановить. Я заламываю ей руки, расстегиваю пальто и пытаюсь задрать кофту. Вера вертится, отбивается и кричит:

— Леон, хватит! Что ты делаешь? Ты болен, тебе нужна помощь…

— Скажи, что это не то, что я думаю…

— Господи, прошу, оставь меня в покое!

— Отойди от нее! — раздается резкий мужской голос сзади. — Так и знал, что ты псих…

Я рывком поворачиваюсь и вижу Валентина Олеговича с пистолетом в руках. Что он тут делает? Неужели специально приперся за нами?

Вера тоже поворачивается на голос, и я вижу, как по ее щекам текут слезы.

— Все в порядке, Валентин Олегович…

— Погоди, это ты его вызвала? — доходит до меня наконец.

— Так, все. Я звоню своим ребятам! — бросает Валентин Олегович Вере. — Его надо задержать, сам он точно никуда не пойдет.

— Нет! — умоляет Вера. — Прошу… Он не знает, что делает.

— Вы же сами сказали, что подозреваете…

— После черепно-мозговой травмы у него развилось биполярное расстройство, — объясняет Вера, бросая на меня быстрые взгляды. — Он умело его скрывал. Даже я, психолог, не сразу поняла. Думала, это лекарства так действуют. Долго наблюдала…

— Что ты несешь? — Я в недоумении смотрю на Веру. Глаза ее полны слез, но серьги-куколки будто бы лукаво улыбаются.

— Пора признать очевидное, — твердит Вера скорее Валентину Олеговичу, чем мне. — Ты ненавидел отчима, Леон. Тот пришел в семью, когда тебе уже было восемь. Рождение брата ты воспринял в штыки, сам говорил…

— Обычная детская ревность…

— Ты не мог смириться, что Михаил не любил тебя так, как Макса. Вы часто конфликтовали. И ты… ты убил его!

— Чт-о-о???? — я не знаю, плакать мне или смеяться.

— Да, теперь я уверена, это ты напал на него в палатке, а потом и в подворотне с баллончиком. Ты был уже достаточно взрослым, а совладать с выпившим человеком не так сложно… Думаю, Михаил дураком не был и что-то понял, догадался, но жалел твою маму. И именно поэтому он уехал… Чтобы не обострять, иначе пришлось бы отправить тебя в колонию.

Я кашляю, хотя со стороны, наверное, кажется, что я смеюсь. Вера продолжает:

— Сначала ты был рад, ваша жизнь снова потекла по-прежнему. Правда, мама не смогла смириться, а ты был очень привязан к ней. А потом, когда травма головы обострила твои отклонения, вдруг решил отомстить. Я думаю, ты считал, что мама умерла так рано, переживая из-за отчима. И в этом тоже был виноват ненавистный тебе Михаил.

— Нет… Господи, ну что ты несешь. Может, я сплю?

— Ты сам рассказывал, что корил себя… Что переживал из-за матери. Ты втайне от меня приехал сюда и расправился с ним.

— Не смей утверждать этот бред! Я был в больнице!

— Это был выходной день, в больнице никто за тобой не следил. Ты мог отпроситься домой на сутки, я узнавала. Меня не было, я уезжала на конгресс, так что подтвердить твои слова никто не может.

— Как и твои!

— А потом, после убийства, ты подстроил аварию Макса. Видимо, он прочитал записи Михаила, где тот описывал нападения на него или свои мысли на этот счет. Брат заподозрил тебя и собирался поговорить со мной. Он звонил мне в тот вечер, когда погиб.

— Да, я помню, что нашел у него твой номер.

— Как же я сразу не догадалась… Он хотел рассказать мне правду, и за это ты его убил!

— Она врет! — кричу я Валентину Олеговичу, все еще плохо соображая. — Зачем бы мне сюда возвращаться? Ну, скажи, раз ты такая умная?

Вера опускает голову. Серьги-куколки тоже смотрят в пол, боясь глянуть мне в глаза.

— Когда лекарства подавляют маниакальные проявления, ты не помнишь, что делаешь. Я даже думаю, ты искренне веришь, что приехал сюда расследовать смерть отчима. Здесь, наблюдая за тобой, я окончательно в этом убедилась. А когда услышала про типа в толстовке…

Я бросаюсь к Вере, мне хочется сомкнуть пальцы на ее белоснежной шее, заставить ее замолчать. Она глядит на меня широко распахнутыми глазами. Зелеными, словно бутылочное стекло. Серьги-куколки замерли, как по команде. Снова приступ дурноты. Напрягаю челюсти, чтобы зубы перестали выстукивать чечетку.

Вспомни!.. Вспомни, кретин!.. Ты должен вспомнить…

— Я все-таки звоню своим, — кричит Валентин Олегович, устав наблюдать за нашей перепалкой. Вера, извернувшись, кидает мне в лицо горсть песка. Взревев от рези в глазах, я бросаюсь на нее.

— Так, оба, отошли друг от дру…

Не договорив, Валентин Олегович бежит к нам, пытается разнять. Я пробую моргать, но ощущаю жгучую боль. Вдруг Валентин удивленно вскрикивает. Потом раздается звук выстрела.

— Вера! Что происходит? — ору я, тру глаза изо всех сил и, наконец, что-то вижу. И это что-то мне совсем не нравится. На меня смотрит дуло пистолета. Вера держит его в руках и как-то странно улыбается.

За долю секунды я все понимаю. Она меня опередила. Валентин лежит чуть в стороне лицом в песок. Вокруг головы расплывается лужа крови, словно нимб. Кажется, он уже не дышит.

— Ты… ты что, застрелила его?

— Да, такая неожиданность. Только не я, а ты. Ты застрелил его. Мне придется много плакать и рассказывать, как ты убил полицейского. Разумеется, оказывая сопротивление. А потом я расскажу, как, осознав все, ты выстрелил себе в голову. Хорошо, что