И он предпринял обход ночных клубов. Едва полиция совершала налет на один, как он отправлялся в другой. И до истечения месяца он таким манером посетил «Лиловую Мышь», «Алую Сколопендру», «Сердитый Сыр», «Веселого Прохиндея», «Мирную Мирабель», «Кафе де Бульон», «У Билли», «У Милли», «У Айка», «У Майка», а также «Ветчину с Говядиной». И именно в «Ветчине с Говядиной» он наконец нашел ее.

Как-то вечером он отправился туда в пятый раз — главным образом потому, что там выступала пара профессиональных танцоров, к которым он воспылал неприязнью, каковую разделяли с ним буквально все мыслящие лондонцы. Ему упорно мнилось, что уж в этот-то вечер партнер, крутя свою партнершу за руки, нечаянно выпустит их и она сломает себе шею. Хотя постоянные разочарования несколько притупили первоначальный энтузиазм, надежда его еще не покинула.

На этот раз профессиональная пара выступила и удалилась, как обычно, целая и невредимая, но Ланселот даже не заметил этого. Все его внимание сосредоточилось на девушке, сидевшей по ту сторону зала, но прямо напротив него. Вне всяких сомнений, это была Она.

Ну, вы знаете поэтов. Если их эмоции взболтать как следует, они ведут себя не как мы, скучные прозаичные субъекты. Они начинают учащенно дышать через нос и берут стремительный старт. Одним прыжком Ланселот перенесся через зал, а сердце его барабанило, точно соло на бис какого-нибудь прославленного ударника.

— Потанцуем? — сказал он.

— А вы умеете танцевать? — сказала девушка.

Ланселот засмеялся небрежным смехом. Как-никак он получил прекрасное университетское образование и не преминул извлечь из него пользу. Он был человеком, не допускавшим, чтобы его левое бедро ведало, что правое творит.

— Я — любимый сын старины полковника Чарльстона, — сказал он просто.

Тут будто чугунная решетка внезапно упала на лист жести, вслед за чем загремел набат, завыли подвергаемые мучениям кошки, ухнула парочка паровых молотов, возвещая их натренированным ушам, что заиграл оркестр. Схватив девушку с бесцеремонностью, которая в любом другом месте обрекла бы его на тридцать суток тюремного заключения, предваренного суровым репримандом судьи, Ланселот принялся проталкивать покорную его воле девичью фигурку сквозь человеческое море, пока они не оказались в самом центре водоворота. Там, лишенные возможности продвинуться дальше хоть на шажок, они предались экстазу танца, тщательно вытирая подошвы о натертый паркет и порой втыкая локоть в слишком близко придвинувшиеся ребра какого-нибудь незнакомца.

— Это, — прошептала девушка, закрыв глаза, — божественно.

— Чего-чего? — взревел Ланселот, так как оркестр, не переставая бить в набат, вдобавок завыл, точно волки в послеобеденный час.

— Божественно! — рявкнула девушка. — Вы, бесспорно, чудесный танцор.

— Чудесный что?

— Танцор.

— Кто?

— Вы.

— Своя в доску! — проорал Ланселот, который, несмотря на всю любовь к музыке, в эту минуту склонен был предпочесть, чтобы оркестр перестал молотить по полу кувалдами.

— Что вы сказали?

— Я сказал: «Своя в доску».

— Почему?

— Потому что меня осенила мысль, что коли вы такого мнения, то, может быть, захотите выйти за меня замуж.

Рев урагана внезапно затих. Словно дерзкая смелость его слов ввергла оркестр в своего рода паралич. Смуглые ребята, которые взрывали бомбы и давили на автомобильные клаксоны, внезапно оцепенели и сидели тихо-тихо, закатывая глаза. Двое-трое танцующих вернулись за столики, а с потолка перестала сыпаться штукатурка.

— Выйти за вас?

— Я люблю вас, как ни один мужчина еще не любил ни одну женщину.

— Ну, это уже что-то. А имя у вас есть?

— Муллинер. Ланселот Муллинер.

— Могло быть и хуже. — Она задумчиво посмотрела на него. — А почему бы и нет? — сказала она. — Было бы преступлением не сделать такого танцора членом нашей семьи. С другой стороны, мой папочка начнет бить задом, как мул. Папочка — граф.

— Какой граф?

— Граф Биддлкомб.

— Подумаешь, граф, — сказал Ланселот, слегка задетый. — Муллинеры — старинный и благородный род. Сеньор де Муллиньер прибыл в Англию с Вильгельмом Завоевателем.

— А! Но успел ли сеньор де Муллиньер облапошить простолюдинов на несколько сотен тысяч, чтобы затем засолить добычу в ценных государственных бумагах? Вот чему престарелый родитель придает важность. Налоги, сверхналоги, налоги на наследство и падение цены на землю мало что оставили в чулке Биддлкомбов. Встряхните семейный сундук с казной и услышите лишь легкое побрякивание. И я должна предупредить вас: в моем клубе «Губная помада» предлагаются ставки семь к двум, что я выйду за Слингсби Пурвиса, «Клейкий соус Пурвиса». Окончательно пока еще ничего не решено, но можете счесть информацией прямо из конюшни, что перед собой вы сейчас видите — если не случится ничего непредвиденного — будущую миссис Пурвис.

Ланселот гневно топнул ногой, исторгнув агонизирующий вопль у толкавшегося рядом весельчака.

— Этого не будет! — пробормотал он.

— Если хотите поставить на другой вариант развития событий, — сказала девушка, доставая миниатюрную записную книжку, — могу предложить вам сегодняшнюю ставку.

— Пурвис! Фу-у!

— Я не утверждаю, что это красивая фамилия. Я всего лишь пытаюсь объяснить, что в настоящее время он возглавляет список фаворитов. Почему вы считаете, что сможете обойти его хоть на полноса? Вы богаты?

— Пока лишь любовью. Но завтра я пойду к моему дяде, который несметно богат…

— Чтобы подоить его?

— Не совсем. Дядю Иеремию никто не доил с начала зимы одна тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. Но я заставлю его предложить мне место, а там посмотрим.

— Подходяще, — сказала девушка одобрительно. — Если вы воткнете палку в колеса Пурвису и явитесь рыцарем на белом коне, я первая вам похлопаю. С другой стороны, мой долг честно предупредить вас, что в клубе «Губная помада» все девочки считают результат заранее решенным. Других фаворитов нет.

Вечером Ланселот вернулся домой, отнюдь не пав духом. Он твердо решил покончить со своими былыми предрассудками и написать панегирик «Пикулям Бриггса к завтраку», который откроет новую эру в коммерческой поэзии. Он представит