за стену, чтобы набирать только самых здоровых мужчин из ульев, особенно тех, кто обладает полезными навыками. Меня будут рекламировать как привилегию Шолена, приз за их верность.

По прошествии этих пяти лет мне предоставляется первый выбор воспитания детей, и если я решу этого не делать, их отдадут в очень охотные семьи, в том числе к биологическим отцам. До тех пор их воспитывает церковь.

Моя генетика, способности к обучению и история болезни сделали меня подходящим кандидатом на то, чтобы родить как можно больше детей в течение следующих пяти лет, прежде чем я перестану считаться первоклассной. Это был мой отец, который защищал меня от этого всю свою жизнь, и после его смерти, я стала желанной-это честь для которой мама была более чем счастлива обязать.

Единственная проблема?

По-видимому, я вообще не могу рожать детей — секрет, который моя мать скорее унесла бы не только с собой в могилу, но и с женщиной, которая диагностировала у меня дефект матки. Мою генетику можно считать превосходной, но, по ее мнению, мне дерьмово везет, и это только вопрос времени, когда церковь тоже узнает.

Моя мать следует за мной, как и положено, но также и для того, чтобы убедиться, что я не поддаюсь порыву сбежать. Хотя я была осторожна и не отказываюсь открыто, особенно перед собранием, я не скрывала того факта, что мне это отвратительно. Эта женщина знает меня слишком хорошо, чтобы понять, что если я почувствую себя загнанной в угол, я без колебаний сбегу.

И я определенно чувствую себя загнанной в угол.

Еще одна из Избранных ждет меня, молодая темнокожая девушка, на два года младше, по имени Алия. Я уверена, что улыбка, растянутая на ее лице, — это все для вида, но улыбка, которую носит ее мать, совпадает с улыбкой моей собственной матери. Когда две пожилые женщины пожимают друг другу руки и улыбаются со слезами радости, у меня в животе возникает позыв к рвоте.

Мы ждем посреди дороги третью и самую младшую девочку, Лили, которой, как я предполагаю, всего шестнадцать, и как только мы собираемся, нам требуется добрых десять минут, чтобы дойти до церкви. Каждый шаг давит на меня тяжелым грузом, и хотя это должно быть праздничным парадом, я не могу избавиться от ощущения, что иду навстречу верной смерти.

Когда мы входим, в церкви пахнет тошнотворными благовониями и свежеотшлифованным деревом. Мать Чилсон приветствует нас в нефе, теплая улыбка на ее лице резко контрастирует с ее намерением. Мой взгляд прикован к распятию, свисающему с ее шеи, поверх белой прически и шейного платка на фоне черной, как смоль, лопатки. Ее задачей будет наблюдать за кровью на наших платьях после того, как произойдет освящение, или лишение девственности. И, о, каким это будет празднованием!

За исключением того, что сегодня вечером на моем платье не будет крови. Потому что, не в силах вынести мысли о том, что какой-то морщинистый старик отнимает у меня то, что ему не принадлежит, я умышленно отдала Уиллу свою девственность почти две недели назад. Моя единственная пощечина церкви, прежде чем все сообщество заклеймит меня как недостойную блудницу.

Толпа снаружи заполняет скамьи, вид которой скручивает мои нервы, как влажная тряпка, и я оглядываюсь на свою мать, впитывая остатки этой сияющей гордости, прежде чем правда превратит ее в видение отчаяния, с которым я стала знакома за последние месяцы.

Не могу сказать, что произойдет после этого, учитывая, что я никогда не пытался бросить вызов женщине до такой степени.

Меня и двух других девушек ведут в комнату в задней части церкви, где у стены в коридоре, за дверью, стоит скамья. Дверь, которая ведет в комнату, где бесплодный пастор ждет, чтобы разорвать нашу девственную плеву. Чтобы подтвердить, что все мы девственницы.

Нэн всегда высмеивала эту церемонию, называя ее устаревшим проявлением человеческого невежества и преследований. Половина этого сообщества называла ее ведьмой, включая мою мать, хотя она никогда бы в этом не призналась. Если бы не мой отец, ее единственный сын, и его высокое положение, я уверена, что все они подали бы прошение о том, чтобы ее вздернули и сожгли на костре.

Матушка Чилсон велит нам сесть на скамейку, а сама берет Алию за руку и ведет ее в комнату, как будто она не какая-нибудь прославленная содержательница борделя.

Боже, мое сердце колотится о ребра с яростью животного в клетке.

Матушка Чилсон выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Секундой позже тихие всхлипы доносятся сквозь усталое дерево. Я вспоминаю те же звуки, что были всего несколько недель назад, только мои были пропитаны заботой и состраданием, и что более важно, свободой воли.

Проходят минуты, прежде чем с другой стороны двери раздается звонок, и матушка Чилсон открывает ее,

снова исчезает в комнате.

Потирая потные руки на коленях, я делаю холодный глоток, в груди у меня пусто.

В дверях появляется Алия, блестящая слеза стекает по ее щеке, привлекая мое внимание, когда матушка Чилсон ведет ее за руку к другому концу скамейки. Когда она проходит мимо, я замечаю пятна ярко-красной крови на ткани ее платья, и мои руки сжимаются в кулаки.

Как это стало приемлемым? Кто решил, что осквернять девушек таким способом нормально?

Теплая кожа касается моей руки, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, что матушка Чилсон смотрит на меня сверху вниз с той же гордостью, что и любая другая мать сегодня вечером.

Отвратительно.

Она поднимает меня на ноги, и когда я оглядываюсь и вижу, что Алия прячет лицо в ладонях, я отдергиваю руку. Теплота в выражении лица матушки Чилсон становится жестче.

— Пришло время, дитя. Давай не будем откладывать церемонию.

Нет. Мы не должны откладывать растление молодых девушек.

Это не та церковь, которую я посещала в детстве. Это не тот Бог, которого я полюбила. Это культ. Ни Бог, ни Отец не сочли бы это приемлемым.

Новое религиозное движение началось около семи лет назад, после смерти отца Джеймса и прихода нового пастора. Оно стало гораздо более политическим, а его цель — более неясной.

Сомнительно, но возможно, только для меня.

— Я не могу. Качая головой, я отступаю от нее на шаг.

— Я не могу этого сделать.

Она наклоняется к нему, сжав губы от разочарования.

— Твои мать и брат рассчитывают на тебя. Что скажет твой отец, если ты откажешься? Тихим голосом, словно для того, чтобы другие девочки не услышали угрозы в ее словах, она крепче сжимает мою руку.

Инстинкт подсказывает мне бежать.

Только мысль о том, что будет с моей матерью и братом, заставляет меня задуматься, и я моргаю, чтобы скрыть слезы.

— Скоро все закончится.

Слова матушки Чилсон