– Ты не со мной, Лаура, – донесся издалека голос Матвея.

Он улыбнулся, его ловкие, длинные пальцы нежно прикоснулись к моим волосам и убрали непослушную прядь за ухо.

– Извини, просто задумалась. В аквариуме вода журчит, убаюкивая, поэтому немного отвлеклась.

– Это хорошо, – кивнул он, – будет легче работать. Так вот возможно, что твои родители сильно кого-то обидели. Тебя еще и в проекте не было или была, но в состоянии зародыша, и обиженный проклял тебя. То есть, наложил словесный психокод. Младенец в утробе матери не только всё слышит, но всё понимает. Просто потом забывает при рождении. Но именно в этот период и закладываются нормы поведения, его основные линии и модели. Ты услышала проклятие, плавая у мамы в животе, оно прочно укоренилось в твоем сознании. На подсознательном уровне ты решила, что тебе в жизни не повезет в любви. А многочисленные тарологи, астрологи, ведьмы и шаманы укрепили тебя в этой мысли. И ты начала вести себя с мужчинами так, чтобы они точно тебя бросали с завидной регулярностью.

То есть, сама виновата. Дайте Нобелевку за гениальное открытие. Кажется, я трачу время зря. Для такого шедеврального озарения не стоило переться после работы сюда. Наверное, досада отразилась на моем лице. Потому что Матвей поспешно добавил:

– Нет, ты не виновата. Виноват психокод. И да, нам нужно найти ту точку, с которой начались проблемы. Тот самый момент, когда зародился этот проклятый психокод, который ты называешь венцом безбрачия. И тогда мы сможем с этим бороться.

– Легко сказать, – вздохнула я.

– Ну вот ты и начала ныть, – резким тоном заявил Матвей, встал и пересел в кресло. – Вот оно! Ты уже заранее знаешь, что проиграешь.

– Извини.

– Не извиняйся, слышишь? Никогда не извиняйся за свои слова. Это проявление слабости. Что сказано, то сказано.

Он глубоко вздохнул и крутанулся в кресле, повернувшись ко мне спиной. Я почувствовала, что раздражаю его, и сжалась на кушетке. Да, я не героиня, не железная леди, но зачем же так? Он на меня так посмотрел, как Морозко из сказки «Двенадцать месяцев». У меня даже ноги заледенели. Тепло ли тебе, девица? Да я сейчас окочурюсь, батюшка!

– У нас у всех, Лаура, есть сознательное, – Матвей явно успокоился и повернулся ко мне, – то, что мы помним и знаем. И бессознательное, которое делится на три уровня. Первый уровень – личное бессознательное. Твои собственные воспоминания, вытесненные на чердаки памяти. Потому что они болезненны или вовсе не важны. Второй уровень – перинатальное бессознательное – твои переживания, когда ты была эмбрионом. Пройдя травму рождения, ты всё забыла. И третий уровень – трансперсональное бессознательное. Опыт твоих предков, их генетическая память. Нас с тобой, Лаура, волнует второе и третье бессознательное. Именно для этого мы и воспользуемся ретро-гипнозом. И нам в этом помогут водный лифт, – он указал на аквариум, – и холотропное дыхание.

– Какое дыхание? – переспросила я.

– Холотропное. Сочетание интенсивного глубокого дыхания и музыки. Учащённое дыхание вызывает гипервентиляцию легких и состояние, близкое к трансу. А специальная музыка усиливает эмоции, – Матвей открыл ноутбук и включил музыку. – Ложись, – он подошел ко мне, сел рядом на краешек кушетки и вытащил из кармана кулон на длинной цепочке: большой, размером с куриное яйцо голубой камень, внутри которого вспыхивали серебряные искорки.

– Вначале будет трудно, Лаура. Но потом ты привыкнешь и будешь спускаться всё дальше и глубже в пропасть памяти. В первый раз тяжелее всего. Ты должна глубоко и часто дышать, – он начал водить кулоном перед моими глазами.

Я послушно задышала часто и глубоко. Голубой камень вспыхивал искрами в синих сполохах аквариума. Музыка была негромкой, но африканские барабаны завораживали своим ритмом. Я засмотрелась на камень. Всполох, голубой камень, синий свет, чей-то вскрик под барабан, шум воды. Прибой. Где-то рядом разлилось море. Запахло бризом. Мои глаза сами собой закрылись.

– Ты должна представить себе память как океан. Огромный, безмерный, в нем так легко затеряться. Ты подходишь к берегу. Из пены прибоя поднимается лифт, сделанный из воды. – Ты заходишь в лифт. Двери медленно закрываются. Лифт скользит вниз, на дно океана, – голос Матвея звучит всё глуше, всё дальше, пока не превращается в едва слышный шепот. – Вот ты проезжаешь первый этаж, это твоя жизнь, и спускаешься ниже и ниже.

Шум воды стал громче. Запах моря резче. Барабаны захлебывались рваным ритмом, словно кто-то задыхается, и вот-вот умрет. И еще запах. Такой специфический, очень знакомый, но давно забытый запах спелых фруктов. Сочных, мягких, почти сгнивших, и поэтому таких сладких. Куба! Я вспомнила этот запах. Так пахло на Кубе в моем детстве. Почему я забыла это всё?

– Вот тебе двадцать лет, Лаура, – голос Матвея сливается с шумом Карибского прибоя. – Потом тебе десять лет. А сейчас ты в утробе матери.

Его голос исчез. Я оказалась в какой-то комнате. За окном плескалось море. Оно было огромным, нервным и очень шумным. По комнате двигалась, пританцовывая, женщина. Худощавая, миниатюрная, с длинными каштановыми волосами, она что-то тихо напевала. Мелодия показалась мне знакомой. Незнакомка приблизилась ко мне, не замечая. Она стояла ко мне спиной. Я протянула руку и положила ей на плечо. Она медленно обернулась, и я увидела, что ей лет двадцать с небольшим, а еще, что она глубоко беременна. Большой живот смотрелся очень странно на ее худеньком теле. Месяцев восемь, не меньше. А то и все девять.

– Ты пришла, – прошептала женщина, радостно улыбаясь.

Я оглянулась. Может быть, в комнате есть кто-то еще? Как-то не так я представляла себе погружение в океан памяти. Мне казалось, что незнакомка не должна меня видеть. Как в кино, когда призрак смотрит из какой-то темной щели, как люди занимаются своими делами. Я для нее призрак. Меня нет в ее настоящем. Это просто мое воображение.

Окно распахнулось. Ветер ворвался в комнату. Брызги океана оросили мое лицо. Ветер был злым и колючим, хотя за окном было жаркое лето и неизменные пальмы. Да, это была Куба. Я бы ее ни с чем не перепутала. Мое детство прошло там до пяти лет. Когда я родилась, маме разрешили жить с папой в кампусе для женатых. Потом мы вернулись домой в Москву. И все, я что помню – это жара, пальмы, шум моря и особый запах кубинского воздуха, насыщенного переспелыми фруктами и специями. А также тяжелым и мокрым ароматом сейбы – дерева-бутылочки, символа Кубы.