Феодор прихлебывал холодное вино. Набирал по чуть-чуть в рот, перекатывал между щеками, глотал, причмокивая. Наслаждался. Казалось, в этот момент его не интересует ничего, кроме вкуса и аромата выдержанного виноградного напитка.

— Ты знаешь, — вдруг заметил он, — а мне нравится пить по-скифски, неразбавленное.

Перикл молчал.

— Какого? — наконец, спросил Феодор.

— Спарадока, сына Тереса.

Первый архонт удивленно вскинул брови.

— Он жив? Говорили, что его корабль потерпел крушение по пути в Афины. Где-то возле Фасоса… Зачем он тебе?

— Боспор. Там пора навести порядок. Кизик начал задирать цену на зерно. Ты знаешь: стоит опту в Пирее подняться на халк[63], как в Афинах розница подскакивает на обол. Сделаю его Первым архонтом Пантикапея.

— Подожди… — Феодору показалось, что он ослышался. — Я правильно понял? Посадить во главе полиса своего человека без всяких выборов?

Перикл фыркнул:

— А как Кизик посадил Гилона пресбевтом[64] в Нимфее без всяких выборов? Боспор не Афины, там правит сила.

Феодор с сомнением покачал головой, потом спросил:

— И что нужно?

— Афинское гражданство. Я выкупил его из рабства — теперь он метек.

Феодор изобразил на лице недоумение.

— Метека? Фета[65]? Со времен Солона феты на занимают в Афинах должностей. Так он еще и метек!

Перикл терпеливо поправил собеседника:

— Речь не об Афинах, а о Боспоре. Любого боспорянина поскобли — так он хорошо если только наполовину метек. Но афинское гражданство — обязательно! Что касается ценза, то архонты Пантикапея выделят ему приличный надел. Имея собственную землю, он быстро разбогатеет на поставках пшеницы.

Феодор хитро посмотрел на собеседника.

— Выделят?

— А куда они денутся. Я их хорошо попрошу, используя аргумент Фемистокла — триеры, набитые гоплитами[66].

Оба рассмеялись.

Первый стратег ждал ответа.

— Ну, не знаю, — процедил Феодор и плотно сжал губы.

Сделал вид, будто думает.

Тут все ясно: без его согласия архонты не пропустят на Совет пятисот бесперспективного кандидата, так что можно смело поднимать ставки в игре.

— Коллегия будет выглядеть глупо, если нарушит закон о гражданстве, — твердо сказал он. — Исключение может быть сделано только при особых заслугах кандидата перед Советом и народом. У Спарадока их нет. Прости, но эта просьба невыполнима.

Перикл нахмурился. Он ждал отказа, поэтому приготовил ответный ход. Можно, конечно, повоевать с Коллегией, но на это уйдут время и деньги, так что лучше всего ударить интригана в слабое место — сейчас, наверняка.

Глядя в упор на Феодора, сказал тихо, но веско:

— Ты у меня не первый раз. Тебе здесь нравится. И баня, и вино, и… банщики. Особенно один — Гермотим. Ты знаешь, мне он тоже нравится, потому что мягкий, услужливый, внимательный… Как женщина. Но тебе он нравится еще больше. А ты ему. Поэтому он не раз бегал к тебе по ночам. Я закрывал на это глаза. До поры…

Он хлопнул в ладоши.

Двое крепких парней ввели в зал тонкого юношу. Тот бросал испуганные взгляды то на хозяина, то на гостя. Перикл кивнул в сторону парилки.

Феодор напрягся, его лицо приняло хищное выражение.

Зло посмотрев на Перикла, процедил:

— Ты его не тронешь.

— Еще как трону. Это мой раб.

Когда за слугами закрылась портьера, Феодор обмяк и побледнел.

А когда послышался визг юноши, ненависть на его лице сменилась страхом.

— Хватит!

— Как скажешь, — усмехнулся Первый стратег. — Теперь я вижу, что мы понимаем друг друга.

— Отведите его в эргастул, — приказал он высунувшемуся из-за портьеры рабу.

Слуги проволокли мимо Феодора потерявшего сознание Гермотима, у которого тыльная сторона кисти представляла собой бордовое месиво.

Перикл приказал виночерпию наполнить ритоны.

— Предлагаю выпить, — с деланым добродушием обратился он к гостю. — Мы все-таки друзья.

Феодор справился с собой, принял обычный уверенный вид.

— Давай как-нибудь к скифам в казарму сходим вместе. А? — он подмигнул Периклу. Потом добавил: — И у меня к тебе просьба. Уступи мне Гермотима. Он прекрасный банщик. По рукам?

Первый стратег довольно улыбнулся…

В середине элафеболеона, когда отгремели Великие Дионисии, лучшие граждане Афин — слегка потрепанные, с красными лицами — собрались на заседание Совета пятисот. Черноголовые и чернобородые, в белоснежных гима-тиях, они облепили каменные ярусы булевтерия, словно каспийские чайки — береговые скалы.

Некоторые сидели на скамьях ровно, другие полулежали, не в силах побороть похмельную слабость.

Перикл держал речь.

— Двадцать лет назад Афины вмешались в восстание египтян против персов. Мы послали флот, но персы потопили его в дельте Нила, спаслась лишь незначительная часть войска… Египет перестал быть житницей Аттики. Так что из этого следует? Афины уже не те? Нет! Наше положение прочнее прежнего. Многие из вас помнят, как афинская эскадра громила войска Наксоса, Фасоса и Эвбеи. А Самос? Мятежники принесли клятву верности Афинам после того, как я срыл крепостные стены. Мирные договоры с Персией и Спартой развязали нам руки. Мы основали Брею на Халкидике, заселили колонистами Амис в Каппадокии и Неаполь на Пропонтиде…

Первый стратег сделал эффектную паузу, нахмурился, его голос загрохотал с новой силой:

— Но надолго ли это затишье? Коринф выпускает когти, надеясь на помощь Спарты. Пелопоннесский союз[67] представляет серьезную угрозу Афинам. Пришло время обратить взор на север — там, за Понтом, лежит земля, плодородная, как чрево Деметры. В течение двух столетий туда уходили сыны Эллады за лучшей долей. Благодаря Боспору мы не знаем недостатка в кожах, шерсти и соленой рыбе. Так вот, он способен заменить Египет и Сицилию в поставках зерна. Ни Спарта, ни Коринф, ни Эгина в Понт Эвксинский не сунутся, пока Геллеспонт наш. А значит, пришло время включить ионийские колонии в Делосскую симмахию[68]. Сова распустит над варварскими землями крылья, чтобы укрепить морское могущество державы. И тогда пшеница и ячмень Боспора потекут к нам,