— Была ещё одна странность... Под присягой я от этих слов откажусь, сразу предупреждаю. Да и говорю только под честное слово тебе. Может, при расследовании поможет. Оно сейчас важнее всего...

— Говори уже.

— Не знаю даже, как объяснить... При взрыве людей раскидало. Ну, как при артобстреле, знаешь... Вот, на месте взрыва нашли мы четыре обгоревших тела. Как раз четырёх и не досчитались, всё совпадало. Да и видели все, как они около прибора возились... А на здании рядом следы, как тень от человека. Говорят, такое бывает при очень сильном взрыве... И вот теней на стене пять. Как будто был кто-то ещё... Вот только не было никого. Всё обыскали, никаких следов. Видимо, искажение какое-то восприятия. Или пространства. Бывает тут такое...

Яков Иосифович умолк. Клим в задумчивости смотрел на коллегу. Чертовщина...

***

Следующие два дня прошли без событий. Глебов ходил по объекту, наблюдал, прикидывал. Пока получалось, что Трилович исчез. Растворился в воздухе — единственное разумное объяснение...

Разговор с Латыгиным ничего не дал. Осмотрел караул, потрепал за ухом пса, отправился к себе. По дороге курил. Зашёл в дом — как обычно, из-под двери Сахарова свет керосинки. Все остальные комнаты в темноте, тишина. У себя разделся и лёг спать. Сон у Романа Константиновича крепкий, ничего не будило всю ночь. Утром уже в КБ сказали, что куда-то делся Трилович. Пошли к нему. Сначала стучали, звали, даже в окно заглянули — никого не видно, тишина. Ключ в двери — дверь выбили. В комнате пусто. Всё.

С Ефроимом Клим беседовать не стал — английский он знал плохо, а переводу Кебучева не доверял. Да и этот коротышка был похож на торгаша с рынка или пронырливого студента, но не на убийцу. А вот с Сахаровым поговорить стоило...

Самуил Львович после очередного эксперимента по сжиганию манекена направлялся в столовую — время было к ужину. Следователь нагнал его по дороге, попросил показать баньку чуть подробнее. Около строения как раз никого не было.

— Товарищ Сахаров, вы ведь позднее всех ложитесь, да?

— Что, простите? Ах, вы про отбой. Да, есть такое. А что?

— Да так, интересно...

Сахаров поправил очки и посмотрел на Глебова. На лысине выступил пот.

— Самуил Львович, я знаю, что в ночь исчезновения Триловича вы не спали ни когда курил Кебучев, ни позднее. И знаю, что вы обычно поздно ложитесь... Ничего не слышали? Не видели? Может, какие-то детали вспомните.

— Я... Да нет, не было ничего. Вечер как вечер... Да и, знаете, я уже не так уж и молод — пятьдесят четыре мне. Не всегда я всё слышу и вижу, сами понимаете, старею...

— А чего не спите по ночам?

Самуил Львович нервно облизнул губы. Подошёл вплотную к НКВДшнику, тихо заговорил.

— Понимаете, товарищ Глебов... Я же тут не просто так... Вот Агнаров — он от лица НКВД... А я... Я от партии... Понимаете...

— Доносы строчили что ли?

— Ну что вы так сразу?! Не доносы, а письма куда следует... И мне партия дала такое задание... Мне сам Каганович это поручил... Ну а вы знаете, чей он сподвижник... Как тут было отказать... Вот я из Москвы сюда, каждые два дня пишу отчёт... Независимый, как всё происходит на самом деле... Доверяй, но проверяй, знаете ли...

Начальник Особого объекта запнулся и принялся тщательно изучать носки своих ботинок. Клим вздохнул: как всегда, никто толком ничего не знает, хоть и шпионят друг за другом, доносы пишут...

— Товарищ Глебов... Клим...

— Ну что ещё?

— Вы только Агнарову не говорите, хорошо? Боюсь я его... Это я ведь в типографии работал — а он в Гражданскую людей к стенке ставил... Даже Латыгин его опасается, говорил со мной, что Яков Иосифович нас всех в расход пустит, если что... Ладно? Не выдадите меня? А я вам помогать буду. Договорились?

Следователь вздохнул и кивнул...

Уже к ночи Глебов вышел покурить. Не спалось — саднило чувство, что он что-то упустил. А ещё раздражала мысль, что он, следователь по важнейшим делам ГУГБ НКВД, уже несколько дней тут, а не продвинулся ни на шаг. Выявил стукача, восстановил картину того вечера по минутам буквально, разведал про скрытый инцидент — а толку нуль...

На иссиня-чёрном бархате неба тёплыми жёлтыми блинами рассыпались звёзды. Прежде Клим такое небо ночью не видел — в Средней Азии оно особенно тёмное, а звёзды кажутся такими крупными, что их можно собрать и положить к себе в карман...

Внимание привлёк негромкий треск. Следователь сделал несколько шагов по направлению к полигону — источнику треска — и остолбенел. Выронил папиросу, выматерился и попятился, нащупывая в кармане «кожанки» пистолет Коровина.

Трещала радиовышка. Точнее, белые всполохи на металлической конструкции, напоминающие бенгальские огни. Всполохи то удлинялись, то становились короче, как бы дрожали в ночном воздухе, разбрасывали искорки вокруг себя и потрескивали, становясь ярче или затухая.

— Не ссать! Такое бывает...

— Яков... Что это, чёрт побери, такое?!

— Ну... Кебучев говорит, что это огни Святого Эльма. Помнишь, как у Гумилёва...

Глебов тяжело выдохнул. Убрал пистолет в карман, закурил.

— Это у того, который исследователь?

— Нет. Тот, которого расстреляли, отец Льва... «...Ни риф, ни мель ему не встретятся, Но, знак печали и несчастий, Огни святого Эльма светятся, Усеяв борт его и снасти.» Гавриил говорит, что это из-за экспериментов. Хотя чёрт его знает. Место тут нехорошее...

— В смысле?

Агнаров поморщился.

— Слышал про паскуду Анненкова? Садист и редкостная мразь, настоящий белобандит... Вот его тут где-то грохнули. Ну, официально в Семипалатинске. А на деле, говорят, в степь вывезли и шашками изрубили, а тело сожгли... Конечно, может, и слухи. Но больно уж он народа погубил, вряд ли его просто застрелили.

— Ну, мало ли кого и где убили. У нас вся страна на костях и крови стоит.

— Так-то оно да... Но и Унгерн, тот самый, где-то поблизости ошивался... В общем, степняки место это проклятым считают, ночью дежурить отказываются. Им Латыгин даже трибуналом угрожал — ни в какую. Говорят, лучше сдохнуть как последняя собака, чем душу свою потерять.

Следователь вздохнул.

— А сам чего?

— А я коммунист, мне в чертовщину верить не положено...

— А