умел без палочек, творил воду. Стыдливость пропала на исходе первого дня, а надежда — к концу третьего, когда поезд, в который не заглядывало солнце, наконец, остановился и нас начали выгонять из вагонов. Младшие плакали от страха, старшие пытались их успокоить, а нас куда-то гнали просто по снегу, здесь было много снега и очень холодно. Потом уже кто-то из дрожавших магглорожденных сказал, что на воротах было написано «каждому свое».

Стоило нам зайти в ворота лагеря и те, кто был постарше, почувствовал, что магия исчезла. Отказали чары обогрева, отчего младшие задрожали, я не могла вызвать ни огонька, да и внутри стало очень холодно. Как они это сделали, я не знаю до сих пор. Правда, потом оказалось, что это временное явление, но в тот момент… Эти, которые были в черных мантиях, с какими-то символами, отделили мальчиков от девочек, загоняя нас в какое-то очень длинное приземистое здание. Они больно били хлыстом по спине, отчего многие визжали и плакали.

— Вы все — животные, низшие существа магического мира! — громко произнес какой-то важный маг, в черной мантии с белой оторочкой. — Потому будете работать, чтобы жить! Кто не будет работать — того утилизируют! — от этих слов мы замерли в неверии, но вдоль всей толпы побежали эти… в черном, принялись бить нас и требовать снять с себя всю одежду.

Я не помню, что произошло и как, помню только, что как-то осталась совсем голой, и вместе с другими девочками прямо по снегу побежала в другое место. Там нам обрили головы, а потом какой-то маг прикладывал к руке горячий металл, что-то гортанно произнося. Остро пахло горелым, визжали и падали в обморок младшие. Я не знаю, как осталась в сознании, с ужасом взирая на выжженный символ и цифры — ноль-два-три-три, теперь это и было моим именем. Сначала я не поверила, но боль очень хорошо убеждает. Лили чуть не умерла, но я не дала ее унести. Пыталась привести в сознание кузину, терпя хлесткие удары, располосовавшие кожу на спине до крови. У нее номер был почему-то один-два-три-два. Наверное, это что-то означало.

Кто-то из магглорожденных спросил о родителях, что-то требуя и его отправили к родителям. Сначала «Инфламаре» и он горел, страшно крича, а потом сказали, что он отправился к родителям и вот тогда все всё поняли. Магглов убили, а теперь убьют и нас. Теперь у нас были серые мантии на голое тело, на которых был такой же номер, не было ни белья, ни обуви. Жить мы теперь должны были в каком-то «бараке». Поначалу я не поняла, что это такое, но потом увидела — приземистое здание с маленькими окошками, не дававшими почти никакого света, деревянные клетки, куда нас было положено запирать на ночь, ведро вместо туалета и… и все. Я даже не подозревала, что с людьми, с детьми можно так обращаться.

Когда я уже подумала, что хуже быть не может, стало еще хуже. Каждое утро нас выгоняли на большую площадь, где пересчитывали и ждали, пока кто-нибудь упадет, чтобы бить его до крови. Наших мальчиков я не видела, даже не знала, жив ли Хьюго. Нас использовали на фермах, где мы работали от рассвета до заката, а еды почти не было. За украденный овощ могли забить до смерти. Это было очень страшно, но постепенно мы с Лили начали привыкать. Кузина уже не плакала, а я поймала себя на том, что начала забывать лицо мамочки. Будь она министром, то, конечно же, такого не допустила… Но история не знает сослагательного наклонения. Так сказал кто-то из магглорожденных. А еще он сказал, что нас всех убьют, потому что в истории было именно так.

Очень хотелось кушать, но я отдавала почти всю свою порцию Лили, чтобы она прожила еще немного, потому что младшие иногда умирали от голода. Не знаю, сколько прошло времени, когда меня однажды вызвали в специальную комнату. Ну как вызвали… Погнали. Там был Скорпиус. Ну тот парень, который проходу мне не давал и потом в любви клялся еще. Не понимая, что он от меня хочет, я доложила, как положено:

— Номер ноль-два-три-три прибыла, — а он усмехнулся как-то очень жестоко.

— Разденься, — приказал мне Скорпиус, потом он привязал меня к какой-то доске и долго бил хлыстом, пока я не сорвала голос от крика. — Ну что, грязнокровка, теперь жалеешь, что отказывала мне? — спросил Малфой, когда я почти потеряла сознание.

Я молчала, но ему ответ не требовался. То, что он со мной затем сделал, в Хогвартсе бы меня уничтожило, а теперь мне было все равно, хотя отвращение от себя я и испытывала, но он дал мне хлеб, который я отдала Лили. Вскоре послышались разговоры о том, что мальчиков сожгли Адским Пламенем, а это страшная смерть. Эти слухи значили, что скоро придет и наша очередь. Действительно, когда Малфой вызвал меня в очередной раз, он так и сказал, что это «напоследок» и начал пихать мне в рот… это. Тогда я укусила изо всех сил, а потом… не помню. Когда я очнулась — вокруг сидели наши девчонки — и старшие, и младшие, громко рыдая. Все тело сильно болело, но больше всего в груди, я просто почти не могла дышать, поэтому, когда заревело пламя, просто закрыла глаза, слыша дикий крик детей. Боль стала невозможной и все исчезло. Я даже удивилась — пламя оказалось совсем не таким, каким ожидалось, но меня уже приняла тьма, а перед глазами стояло нахмуренное лицо мамы. Я ее не забыла!

Мне казалось, что я куда-то лечу, а потом перед глазами появился призрачный вокзал. Я о нем знаю, мне дядя Гарри рассказывал! Но на вокзале не было никого — ни Лили, ни Хьюго, ни… мамы. Усевшись на скамейку, я заплакала, обнаружив, что на мне та самая серая мантия, открывающая руку с номером. Я думала, что хотя бы после смерти избавлюсь от этого, а оказалось…

— Лили… Хью… Мама… Папа… — горько плакала я, пытаясь понять, за что?

— Их сожгли Адским Пламенем, — раздался голос откуда-то сбоку. Я оглянулась и сразу же завизжала — там стояла женщина в черной мантии. Значит, все заново?

— Номер… — заговорила я, быстро вскочив, но женщина остановила меня движением руки.

— Ты человек, Роза, — строго сказала она. — И ты отправишься туда, где еще не поздно все исправить. Все исправить, Роза! — в этот момент вокзал исчез, и я увидела.

Глава 5

Оказавшись в этом месте, товарищ капитан моментально вспомнила, что это значит, выдав матерную тираду. Только после этого женщина огляделась, увидев лежащих товарищей офицеров, в этот момент только-только открывших глаза. Рядом с ней лежал Сашка, чуть поодаль — Бур, и чуть ли не в обнимку — Фриц с Доком. Товарищи офицеры почти одновременно сели, внимательно оглядываясь.

— Да ну нафиг! — заявил товарищ старший лейтенант, поднимаясь. — Не бывает такого!

— Судя по реакции Заи, она что-то знает, — заметил товарищ майор, протягивая руку женщине, на которую та оперлась, вставая. — И наверняка с нами сейчас поделится.

— Поделюсь, как не поделится… — вздохнула Всемила, но делиться не спешила, вместо этого спросив Лешку Авдеева: — Ты как умер?

— Да… — Бур замялся. — Самая идиотская смерть — меня крышкой шахты приголубило, как вас распылило. То есть меня-то тоже, но крышка успела первой, уж не знаю, как так… А где это мы?

— В потустороннем мире… — грустно произнесла женщина. — Так описывался загробный мир в том семитомнике, который детская сказка.

— Да, от ядерной бомбы я еще не умирал, — заметил пришедший в себя Фриц. — Вставай, носатый, приехали!

— От белокурой бестии и слышу, — мрачно откликнулся Стетоскоп. — Ты зачем на пулемет полез?

— Потом разберетесь, — оборвал лейтенантов товарищ майор. — Зая, можешь рассказать поподробнее?

— Да что тут рассказывать… — вздохнула Всемила. — Есть такой семитомник из жизни оленеводов, насквозь нелогичная «детская сказка», написанная англичанкой в состоянии депрессии…

— Я себе представляю, — хмыкнул Бур, сказки не читавший с детства.

— Не представляешь, — отрезала взявшая себя в руки Зая. — В этом семитомнике, полупрозрачный лондонский вокзал означал вход или выход загробного мира, чем пользовались другие люди. Сказка нелогичная, переписать хочется, пот и писали люди свои варианты. Хотя давно это было, все-таки.

— Значит, товарищ капитан… — начал старший по званию. — По внешним признакам, убитая группа спецназа разведки в сопровождении тебя, оказалась в детской сказке?