пока он не остановился у дома серебряных дел мастера. Луций бросился обнимать собаку, длинный язык Кассия облизал все его лицо, а девочка же отпрянула. Катон хорошо понимал ее нервозность, учитывая размер и дикую внешность зверя.

— Ах, Кассий?! — театрально вздохнул он. — А как же поприветствовать своего отца?

Он склонился и взъерошил темные кудри Луция. Его сын небрежно обнял его, а затем продолжил гладить собаку по бокам. Катон взглянул на девочку. — А как сегодня маленькая Юнилла?

Она застенчиво улыбнулась в ответ, затем резко повернулась и поспешила прочь, бросившись в проход чуть дальше по улице.

— Что я сказал? — Катон нахмурился.

Петронелла засмеялась. — Это не ты, хозяин. Просто собака. Большинству горожан она сильно напоминает волка. Если бы я не знала его лучше, я бы также его опасалась. А теперь, Луций, собери свои игрушки. Пора зайти внутрь.

Мальчик в последний раз похлопал собаку по голове, а затем отпрянул, когда длинный язык снова скользнул к его лицу. Подняв свои деревянные фигурки, он последовал за остальными вверх по ступенькам к входной двери в дом ювелира.

Внутри был короткий коридор, ведущий в простой атриум, где неглубокий имплювий отражал часть света, исходящего из отверстия наверху. С четырех сторон располагались таблиний, жилые помещения и кухня хозяина. Комнаты, которые снимали Катон и Макрон, выходили окнами на небольшой сад во внутреннем дворике. Слабое журчание фонтана ласкало слух Катона, пока он шел в сад в перистиле, спускаясь по гравийной дорожке к имплювию, где плескалась вода. Он развязал поводок и опустился на одну из скамеек в тени увитой виноградной лозой решетки, окружавшей имплювий.

Луций поставил своих игрушечных солдатиков рядом с отцом, затем сел на мраморный край имплювия и закинул босые ноги в воду, слегка ими барахтая, чтобы остудить пальцы. Оглянувшись и с надеждой виляя хвостом, Кассий подождал, пока кто-нибудь с ним поиграет. Когда никто не оправдал его ожиданий, он тяжело сел у ног своего хозяина, затем опустил голову между лап и глубоко вздохнул.

— Как идут приготовления к большому дню? — спросил Катон.

Петронелла уселась на соседнюю скамейку и счастливо улыбнулась. — Думаю, все готово, господин.

— Ты думаешь? — Катон приподнял бровь и улыбнулся. — Лучше убедиться, пока центурион не вернулся. Как ты знаешь, он всегда любит точность и детали. Я бы не хотел повстречаться с этой стороной Макрона.

— О, он же кошечка, если ты знаешь, где его пощекотать. Кроме того, я думаю, что уже дала понять ему, кто в доме хозяин.

— Ты уверена, что сама не была центурионом в прошлой жизни? Либо им, либо префектом лагеря. Для красивой женщины и будущей жены ты, кажется, имеешь манеру поведения закаленного ветерана.

Выражение лица Петронеллы стало напряженным. — Проведя большую часть своей жизни в качестве рабыни, любой человек станет таким, хозяин.

— Но ты больше не рабыня. Ты свободна. Я больше не твой хозяин. Не называй меня так.

— Сила привычки, хозяин.

Они обменялись легкой улыбкой. Хотя она больше не была собственностью Катона, Петронелла, как и любой другой человек, который был освобожден, была вынуждена считать его своим покровителем на всю оставшуюся жизнь. В обмен на ее лояльность и периодические услуги он должен был обеспечить ее благополучие. «Конечно», размышлял он, «это был руководящий принцип. Многим это не удавалось. Некоторые хозяева относились к бывшим рабам как к ушедшим лишь на один шаг от их прежнего статуса. И многие рабы отплатили за доброту своего бывшего хозяина холодным презрением после того, как были освобождены. В некоторых случаях вольноотпущенники оказались настолько успешными в своих начинаниях, что накопили огромные состояния и стали намного богаче своих прежних владельцев. Тем не менее, они когда-то были рабами, и никакая красивая одежда или дорогие духи никогда не изменили бы их низкий статус в социальной иерархии Рима».

Если бы не императорское благоволение, которым пользовался его отец, Катона тоже постигла бы участь вольноотпущенника. А так он получил гражданство при условии, что он будет служить в армии. Но даже сейчас он задавался вопросом, сколько офицеров знали о его скромном происхождении и злословили по этому поводу за его спиной, несмотря на его вхождение в класс всадников. Не то чтобы у него было много причин беспокоиться о том, что о нем думают. Он заслужил свою репутацию, пройдя тяжелый путь, в отличие от тех, кто приобрел престиж просто фактом своего рождения. У него тоже была определенная степень богатства, поскольку он унаследовал поместье своего тестя, сенатора Семпрония. Был дом в Риме, фермерское поместье в Кампании и доход от аренды инсулы на Авентинском холме, до тех пор пока здание оставалось в строю.

И все же, несмотря на такое богатство, Катон не был доволен сравнительно роскошной жизнью в Риме. Хотя он родился и вырос в столице, он чувствовал себя подавленным после того, как вернулся после многолетних кампаний на границах империи. Зловоние миллиона людей и животных, живущих в такой близости, было невыносимым, и он был поражен самим собой, как он мог не осознавать этого раньше. Более того, на оживленных улицах он чувствовал себя зажатым, словно мешок с зерном, плотно уложенный в зловонный трюм старого грузового корабля. А потом возникла необходимость осторожно пробираться через лабиринт социальной и политической жизни Рима. Где непреднамеренное пренебрежение кем-то могло невольно сотворить врага на всю жизнь. А учитывая правильные связи во дворце или среди преступного мира Субуры, такой враг мог оказаться действительно смертельным. Катон мог быть зарезан на переполненной улице или отравлен на пиру, даже не зная, по какому поводу.

По всем этим причинам он предпочитал жизнь в армии, где человек знал, кто его враги, и мог рассчитывать на своих товарищей. По большей части, вынужденно признал он. Влияние Рима могло распространяться на самые дальние уголки империи до тех, чье влияние считалось угрозой императору и его советникам. Однако сейчас Катон был уверен, что он слишком незначителен, чтобы подвергаться риску из-за такого внимания. Этого нельзя было сказать о командующем Корбулоне. Он вполне мог быть прекрасным солдатом, хорошо служившим Риму и завоевавшим уважение тех, кем он командовал. Он мог даже быть совершенно преданным любому императору, восседающему на троне, но это не спасло бы его, если бы его сочли слишком успешным.

Катон горько улыбнулся про себя. Таков был парадокс Империи. Хорошие полководцы были необходимы для защиты Рима от его врагов, но если такие люди окажутся слишком хорошими, их легко могут посчитать за еще одного врага. В этом случае они будут лишены своего командования и