— А дело самое простое. Вы отправляйтесь завтра к господину Шмецу, у него будет ждать вас дьяк. Так вы изложите на бумаге всё, что слышали от вашего дядюшки насчёт его недовольства, насчёт его разных противных императору речей и эту бумагу вы возьмёте и подадите господину Ушакову. А там уже всё само собою пойдёт.

С этой минуты Кудаев, как бы притиснутый, как бы чувствуя себя в какой-то западне, в которую он попал совершенно неожиданно и из которой нет спасения, сидел и молчал как убитый.

Господин Шмец стал объясняться тихо и мерно, по-немецки, обращаясь к госпоже Минк и к Мальхен.

Девушка, в свою очередь, передавала всё своему возлюбленному, и в конце концов Кудаев понял, что он ещё в прошлый раз выдал головою Калачова этим пиявкам и что теперь они требуют от него лишь подтверждения письменного. Требуют, чтобы он подал донос на своего дядю в канцелярию.

Но этого мало было... Главное — не было выбора!

Если Кудаев откажется от намерения предать дядю в руки палачей и воспользоваться всем его имуществом тотчас же, то эти люди, в особенности господин Шмец, берутся сделать то же самое.

В таком случае преображенец Кудаев являлся уже не лицом, которое может от всего дела выиграть, а виновным и причастным к "противному разговору" и изменническому поведению своего дяди, Калачова.

Кудаев сидел совершенно оглушённый и ошеломлённый всем, что произошло. Он отвечал своим собеседникам:

— Да! Непременно! Завтра же!

Но сам он как бы не понимал, что слышал и что говорил.

Когда молодого человека отпустили, и он вышел на воздух и очутился за несколько десятков шагов от Зимнего дворца, то остановился и взял себя за голову.

— Господи, помилуй! Да что же это такое? — громко проговорил он. — Что же такое? Как тут быть! Что тут делать? Или в доносчики, Иуды-предатели, или самому в плети, к палачам. Ах ты, собака! Ах ты, тварь подлая! — возопил Кудаев со слезами на глазах, от ярости на самого себя.

XII

Однажды, в сумерки, между преображенцами того ротного двора, где жил Кудаев, было всеобщее недовольство и ропот. Вообще гвардейцы столицы, избалованные всячески и начальством, и обывателями, при малейшем поводе, громко выражали своё недовольство.

Иностранцы, бывавшие в Петербурге, имевшие понятие о дисциплине в войсках прусских или австрийских, изумлялись распущенности, которая была отличительной чертой столичного солдата. Даже слово "дисциплина" было ещё совершенно неизвестно среди русского войска.

В казармах и ротных дворах гвардии жили не солдаты, а дерзкая, разнузданная орава.

Вдобавок, между разными полками было постоянное соперничество и маленькая междоусобица. Постоянно на улицах возникали драки между солдатами разных полков, товарищи, конечно, присоединялись, и возникали кулачные побоища без всякого важного повода, которые кончались часто смертоубийством.

В эти дни было такое соперничество между преображенцами и измайловцами, что оба полка ненавидели огульно друг дружку. Соперничество это началось с той минуты, как брат герцога Бирона, Густав, стал подполковником и командиром Измайловского полка.

Императрица за последние годы своего царствования стала более покровительствовать полку, в котором был младший Бирон. Преображенцы, бывшие всегда как бы на первом месте, негодовали. Ими командовал, с чином подполковника гвардии, сам фельдмаршал граф Миних, герой и победитель турок.

В этот день, 8-го ноября, на ротном дворе было особенное волнение вследствие того, что пришёл указ выходить в караул на ночь двум командам в оба дворца зараз, и в Зимний, и в Летний.

Сменять караул с полуночи в Зимнем дворце преображенцы собирались и знали свой черёд заранее. Но высылать людей в Летний дворец, где жил регент и где стояло ещё выставленным парадно тело покойной императрицы, надлежало измайловцам. Теперь же предписывалось не в очередь идти туда преображенцам. Это была новая льгота или поблажка измайловцам.

— Это потому, ребята, — ворчали солдаты, — что их подполковник — братец правителя империи. Теперь совсем заленятся и будут только на печи лежать.

— Скоро совсем должны измайловцы освободиться от всяких караулов и от всякой работы. А мы будем и за себя, и за них отбиваться. Будут нас и день и ночь гонять.

Вечером, к досадному для всех приказанию прибавилось и ещё нечто, уже совсем необыкновенное.

Адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн, явился на ротный двор и по личному приказанию их командира перетасовал офицеров и капралов.

Кудаев, бывший всегда в одном взводе с Новоклюевым, был переведён под команду другого капрала. Офицеры обменялись местами. Вообще, весь ротный двор перепутался.

— Это уже зачем, никому неизвестно, — говорили солдаты.

— Диковинно, да и глупо.

Когда Манштейн уехал, то офицер Грюнштейн объявил солдатам, что приказание это, по словам адъютанта фельдмаршала, было дано ради отличия. Но, конечно, никто из рядовых или офицеров этому объяснению не поверил.

— Какое же отличие? — говорили даже офицеры.

— У нас всякая команда одинакова. Нет ни хуже, ни лучше — все равны. Каждому в отдельности сказывают, что его перемещают якобы ради награды, а со стороны выходит якобы ради наказания.

— Да, заметил Грюнштейн, отличённых, а стало быть, благодарных и довольных что-то неприметно.

— Полно вам! Галдите зря! — заметил один старый капрал, которого все уважали за его дальновидность и проницательность. — Завтра шумите и болтайте. А ноне помолчите. Может, это глупое — умным за утро обернётся!

В вечеру с ротного двора двинулись два отряда в две разные стороны и солдаты, перестав уже роптать, только подшучивали друг над дружкой.

— Прощай, брат, — кричал Новоклюев Кудаеву. — Где придётся свидеться, неведомо. Может, мы на шведов сражение пойдём, а вы в Туретчину.

Точно также из разных взводов раздавались шутки. Солдаты и капралы прощались, просили обоюдно отпущения грехов, как перед Великим постом, желали друг дружке доброго пути, отличия и удачи, вообще смеялись и балагурили на разные лады.

Над Новоклюевым подшучивали рядовые, что его опять поставят в залу, где стоит тело императрицы. Всем было известно, что капрал до страсти боится мертвецов.

Отряд, направленный в Зимний дворец, сменил своих, же из другой роты. В Летнем дворце пришлось заменить караул измайловцев.

Смена произошла не мирно. Два преображенца налетели на одного измайловца и поколотили его. Началось побоище, и если бы не хитрость офицера Грюнштейна, то в эту ночь в резиденции герцога Бирона непременно произошёл бы кулачный бой и сумятица.

По счастью, в минуту смены караула, подали к подъезду карету графини Миних, невестки фельдмаршала, которая, пообедав в этот