Сердце в груди трепыхнулось.

– А вот и ты, – усмехнулся Мирра, поднимая чашу. Одеяния у него сейчас были проще обычного, бархатный кафтан только висел на плечах, как плащ, а ворот рубахи был непристойно распущен. – Одну тебя и ждали. Выпьешь вина во славу павших воинов?

«Пьян он, что ли? – засомневалась Фог, разглядывая его. Ничего ни в осанке, ни в движениях не говорило об этом, но чутьё киморта подсказывало обратное. – Хотя немудрено, если вспомнить, сколько его людей полегло…»

– Мне не стоит пить вино, – улыбнулась она виновато, присаживаясь на бревно рядом с Эсхейд, волосы у которой сейчас были заплетены в одну косу, лежащую вокруг головы, как венец. – То есть кимортам можно, но я никогда не пробовала, и…

– Тогда в костёр плесни, – перебил Мирра её и, не слушая возражений, вручил ей чашу, хранящую ещё тепло его рук. – Вот так-то лучше… Нельзя сегодня ни печалиться, ни грустить!

Фог ощутила растерянность, оглядываясь по сторонам; всюду, насколько хватало глаз, горели костры – от края до края леса, от холма – и до спуска к реке, змеящейся меж деревьев в низине.

– Но…

– Это ваши мертвецы уходят навсегда. – Мирра положил ей руку на голову, заставляя повернуться к нему. На его скулах, обычно бледных, цвёл румянец; ресницы были точно углём подведены. – А наши остаются, присматривают за нами… Здесь, всюду – в земле, в кронах среди шелестящей листвы, в ручьях и в скалах, в искрах, которые летят к небу. Они радуются за нас, Фогарта, потому что мы живы; они с нами здесь. Пей, веселись, пляши! Всё не зря!

Она упустила момент, когда в руках у него появилась новая чаша, зато наконец приметила у костра большой котёл с пряным вином; обернулась к Эсхейд – и встретила понимающую улыбку.

– Пьян уже, – шепнула наместница, следя за Миррой взглядом. – Хотя пьяный от трезвого он отличается, пожалуй, только тем, что на гурна влезть не может, скорей, сам убьётся… Сперва с Кальвом пил, скрепляя мир, потом со мной, потом все телеги кьрчи обошёл. Он ведь сюда приехал с большой дружиной, а назад возвращается хорошо если треть. Его воины приняли на себя удар – и Кальва спасли, и врагов в бегство обратили, и Мирра, конечно, первым был повсюду, на острие… Вот только его судьба бережёт, и он иногда не может себя за это простить.

Фог повернула голову – ровно в тот момент, чтоб увидеть, как Мирра, осушив чашу, бросает её в огонь.

– Что за ночь жаркая, будто день! – громко крикнул он, и дружинники в зелёных плащах, сидевшие у соседнего костра, расхохотались, как от хорошей шутки. – Пойти, что ли, искупаться!

– А и искупайся! – крикнул кто-то со смехом.

– Только не потони смотри!

– Как же, нас без тебя и в Беру-то не пустят, скажут, возвращайтесь и ищите!

– Смотри, рыб не перепугай!

– Сам ты рыба, – ответил Мирра важно. И добавил невпопад: – Я меч возьму.

И у костра опять засмеялись – и у ближнего, и у дальнего. Иаллам, который до тех пор сидел тихо и смирно, точно опасаясь привлекать внимание, тревожно вытянул шею и пробормотал:

– Зачем ему меч, если он на дно тянет… А если и впрямь утонет? Может, проводить?

Он говорил тихо, но Мирра услышал – и посмотрел на него в упор, неожиданно серьёзный, с лёгким прищуром:

– А и проводи, если не трусишь.

Дружина снова грохнула хохотом.

Иаллам вскочил на ноги, обернулся, словно в поисках поддержки, но никому не было до него дела: Телор шептал что-то на ухо Эсхейд, с каждым словом всё сильнее заливаясь румянцем, Кальв носом клевал, едва не макая его в чашу. Фог привстала было, сомневаясь, не стоит ли и впрямь присмотреть за Миррой, но тут вспомнила присказку Сидше о том, на что соглашается дева, когда уединяется с мужчиной на берегу ручья, смутилась и села обратно.

Мирра фыркнул – и, прихватив по пути ещё одну чашу, направился куда-то в темноту. Иаллам переступил с ноги на ногу, точно сомневаясь, потом подхватил свою суму – и побежал вслед за ним, бранясь вполголоса.

Дружина проводила его свистом.

Сперва Фог было тревожно, однако затем она выбросила беспокойные мысли из головы, рассудив, что под надзором наместник уж точно не утопится, а привычные уже поддразнивания и угрозы Иаллам как-нибудь перенесёт, не ребёнок ведь. Несмотря на пылающие костры, прохлада пронизывала до костей; из низин наползал туман, смешиваясь с дымом. Грядущее казалось изменчивым, непостоянным – точь-в-точь как пляшущие языки огня…

– И что теперь будет? – прошептала она, глядя на пламя. – Что делать? А-а… Надоело!

Повинуясь странному порыву, она подскочила; никто на неё не смотрел, даже Сидше, который негромко разъяснял что-то осоловевшему от вина Чирре-пилоту. Наполнить чашу из котла оказалось несложно; опрокинуть её в себя, а не в костёр – ещё проще, а потом голова сделалась очень лёгкой, а тело – горячим.

– Эй! – окликнула Фог какую-то кьярчи, ухватив её за рукав; женщина выглядела удивительно похожей на Тайру, только, пожалуй, старше. – А научи меня плясать по-вашему? Я не умею.

Женщина посмотрела на неё – и кивнула.

И они действительно плясали у костра. Сперва движения были неловкими; потом, наверное, тоже, но только это стало неважно, а ещё незнакомка-кьярчи исчезла, а место её занял Сидше, и от него тоже пахло вином, и дымом, и жаркой летней ночью.

– Я много такого сделал, чем не горжусь, – шептал он, и его дыхание опаляло кожу, и ноги слабели и подгибались, и Фог вынуждена была цепляться за чужие плечи, чтобы не упасть. – Много исполнил просьб… И давным-давно меня попросили перевезти в Кашим одного мальчишку; киморта, одурманенного, он, пожалуй, лет был на десять младше меня. Мне было любопытно; я приходил и говорил с ним, пока мы летели. В Шуду я его отпустил. Дал ему одежду, деньги и посоветовал скрыться и не заводить больше таких врагов, как те, кто поручил его мне. А они… они, конечно, поняли всё. Ты спрашиваешь, как я получил тот шрам? Меня ударила в спину женщина, которую я любил больше жизни… для которой на всё был готов, как думал. Оказалось, что не на всё.

Они кружились в танце, и земля кружилась вместе с ними. Фог крепко жмурилась; по щекам у неё текли слёзы, терпкие, жгучие – а, может, это просто от костра жарко стало.