Я начала ощущать нарастающее напряжение. Мужчина в будке опустил в прорезь монетку. Я прочитала по его губам слово «алло». Он повторил его трижды, но, очевидно, ответа не было. Он убрал трубку от уха, сердито уставился на нее, словно она была виновата, что ему не удалось дозвониться, и несколько раз с силой ударил ею по наборному диску. Затем аккуратно повесил трубку на рычаг и поправил воротник плаща. Вышел из будки, огляделся по сторонам, словно чтобы убедиться, что его маленький акт вандализма остался незамеченным, и зашагал прочь. На подоле его плаща (в том месте, где его прищемило дверью) осталось грязное пятно.

Мой чай остыл. Я поднесла чашку ко рту и притворилась, что пью. Я забыла надеть часы, но все равно взглянула на запястье, сделав вид, что мне надо следить за временем, чтобы не опоздать на назначенную встречу. Меня охватило какое-то странное оцепенение. Я боялась подняться из-за стола. Боялась, что опрокину его и поднимется шум. Официантки засуетятся. Наверняка позовут управляющего, и мне придется платить за разбитую посуду. Весь перед моей юбки пропитается холодным чаем. Прохожие за окном будут отводить взгляды, ускорив шаг. Чем дольше я сидела за столиком, тем сильнее закостеневала. Я смотрела в окно и пыталась решить, сколько времени можно сидеть в кафе с одним мелким заказом, не нарушая приличий. Миссис Ллевелин так и не появилась, и никаких маленьких драм в телефонной будке больше не произошло. Наконец я поняла, что больше не выдержу. Я достала из сумочки кошелек. Он весь измазался мармеладом от тоста, который я припрятала в сумке за завтраком. Я отсчитала монетки на нужную сумму и оставила их на оловянном подносе, предусмотренном специально для этих целей. Я решила не оставлять чаевых. Пусть это маленькое упущение спишут на то, что я иностранка и не знаю здешних обычаев. Как следует сосредоточившись, я сумела подняться из-за стола без происшествий. Когда я вышла на улицу, у меня закружилась голова. Я заставила себя пройти несколько ярдов, надеясь, что со стороны я похожа на человека, который не просто так бродит по улицам, а торопится в определенное место с конкретной целью. Через дорогу я перебежала, не глядя по сторонам, почти надеясь, что меня собьет автобус. Я представила, как лежу на асфальте, а вокруг суетятся прохожие. Симпатичный молодой человек встанет рядом со мной на колени, возьмет меня за руку и скажет, что надо держаться, что «Скорая» уже едет и все будет хорошо. Я улыбнусь ему слабой улыбкой, закрою глаза и усну вечным сном.

Я шла по улице как в тумане. Мешала прохожим. У меня в ногах запутался поводок чьей-то собаки. Мне хотелось пнуть это мелкое лохматое чудище. Сама мысль о том, что мне придется слоняться по городу еще много часов, была невыносима. Я присела на скамейку в сквере на Рэндольф-Кресент. Чуть позже на ту же скамейку уселась какая-то старушка. Улыбнулась мне и сказала, что сегодня чудесное утро. Можно было и не отвечать на такое банальное замечание, но я все же заставила себя улыбнуться в ответ и выдавила короткое: «Да». Она сцепила пальцы в замок у себя на коленях и уставилась прямо перед собой. На голые деревья и задние стены ближайших домов. Она носила обручальное кольцо, но было ясно, что ее мужа давно нет в живых. Наверное, эта старушка ходила в сквер каждый день. Возможно, в какие-то дни ей попадались более общительные собеседники, чем я. Мне даже стало немного неловко, что я так невежливо ответила на ее замечание о погоде. Хотелось встать и уйти, но не хотелось обижать ее еще больше. Да и идти было некуда. Через пару минут она достала откуда-то из-под пальто большой бумажный пакет. В пакете лежали хлебные крошки, которые она принялась рассыпать по земле. Буквально через секунду нас окружила стая голубей, как ватага уличных мальчишек, дерущихся за монетку. Они слетались со всех сторон, словно их «наколдовал» Великий Дандо. Я незаметно задвинула ноги подальше под скамейку, стараясь, чтобы мое беспокойство не слишком бросалось в глаза. Голуби, сбившись в плотную кучу, торопились склевать угощение. Один особенно грязный, потрепанный экземпляр застыл на самом краю, не в силах пробиться в толпу собратьев. Он поджимал одну лапку, похожую на усохшую руку. Его перья были взъерошены и казались какими-то маслянистыми. Я легонько качнула ногой, чтобы вспугнуть голубей. Они безразлично и вяло раздались в стороны и снова сбились в тесную кучу почти у меня под ногами. Я отвернулась. Старушка наблюдала за птицами без всякого интереса. И без видимого удовольствия. Она просто сыпала крошки, голуби просто клевали. Каждый занимался своими делами. Чуть погодя она заглянула в пакет и перевернула его вверх дном, высыпая на землю последние крошки. Последняя вспышка активности – и кошмарные птицы исчезли так же быстро, как появились. Остался только взъерошенный голубь с усохшей лапкой. Он стучал клювом в асфальт на дорожке, но все было тщетно. Ему не оставили ничего.

Вчера или, может быть, позавчера миссис Ллевелин тихонько постучалась в дверь моей спальни. В последнее время она относится ко мне с добротой, которую я уж точно не заслужила своим поведением по отношению к ней. Я считаю, что это знак. Она знает, что мне недолго осталось жить в этом мире. Я дала ей разрешение войти, и она сообщила, что пришел доктор Элдридж и хочет со мной побеседовать. Вряд ли доктор Элдридж пришел сам, его наверняка вызвал папа. Но я все равно согласилась его принять. Он выждал минут пять перед тем, как войти. Видимо, чтобы дать мне время привести себя в порядок. Я села в постели, подложив под спину подушку, и расчесала пальцами волосы, чтобы придать им какое-то подобие прически. Мне было неловко за мой жуткий вид и за царивший в комнате беспорядок. Я давно не проветривала, и воздух был затхлым. Доктор Элдридж вежливо сделал вид, что ничего не заметил. Он вошел и спросил, не могла ли бы я уделить ему пару минут. Когда я кивнула, он закрыл дверь и прошел чуть дальше в глубь комнаты. Доктор Элдридж был нашим семейным врачом с тех пор, как родители вернулись из Индии. Вполне вероятно, что он присутствовал при моем появлении на свет (мама неустанно мне напоминала, что это были трудные роды), и, наверное, он будет рядом, когда я покину сей скорбный мир. За все время, что я его знаю, он ни капельки не изменился.