Между закрытием моего блога и появлением микроблога прошел один день — день, в течение которого мое отчаяние быстро сменилось радостным предвкушением. Со временем интернет-цензоры закрыли и мой микроблог, но фанаты принялись создавать для меня новые учетные записи, используя псевдонимы вроде «Вэйвэйвэй», «Вэйвэй Ай», «Вэй Айай» и «Ай Вэйлай», и на некоторое время возникла невероятная путаница, которая сбила с толку цензуру, так как стало невозможно определить, стоял ли я за одним из них или за всеми сразу. Я становился все эмоциональнее и советовал своим читателям быть напористее — показать государству средний палец, пока его не оторвали. Сила была именно в таких спонтанных, мимолетных взаимодействиях. Но эти безрассудные времена длились недолго.

К 2009 году интернет стал в Китае невероятно популярен, и общественные протесты в любой части страны привлекали пристальное внимание в Сети. Правительство утверждало, что «стабильность важнее всего», и приняло соответствующие ответные меры. Их бюджет на «поддержание стабильности» стал превышать военный бюджет страны, и надзор над интернетом становился все строже. Закрыли не только мой микроблог — всего через месяц, если не меньше, закрыли и сам Fanfou. У меня остался только Twitter, но он был по другую сторону китайской «цифровой стены», и, чтобы «перепрыгнуть через стену», мне нужен был VPN. Когда я добирался до Twitter, то сидел там до утра и почти не спал. Искусство для меня временно отошло на второй план, потому что я боролся за присутствие в интернете. Я должен был найти арену, доступную также и для аудитории.

Художественный музей Мори, расположившийся на самом верху башни Мори в районе Роппонги Хиллз, — одно из самых прекрасных арт-пространств Токио. Здесь в июле 2009 года провели мою самую большую на тот момент персональную выставку. Куратором выступила Мами Катаока, и выставка «На каком основании?» (According to What?) представила двадцать шесть моих работ в трех галереях под рубриками «Фундаментальные формы и массы» (Fundamental Forms and Masses), «Структура и мастерство» (Structure and Craft) и «Реформа и наследие» (Reform and Inheritance). В фойе я повесил гигантскую хрустальную люстру, меняющую очертания по мере того, как человек поднимался или спускался на эскалаторе, при входе размещалась сотня с лишним фотографий стадиона «Птичье гнездо» на разных этапах строительства — открытые ребра конструкции напоминали скелет динозавра.

Еще одной новой инсталляцией стала скульптура «Киппе» (Kippe), тесный союз двух весьма разных материалов. Первым элементом служили параллельные металлические брусья, найденные на заброшенной фабрике: на социалистической родине моего детства на каждой спортивной площадке для рабочих были установлены подобные брусья — возможно, это влияние достижений СССР в спортивной гимнастике. Второй элемент — сотни кусков железного дерева, очень тяжелой тропической древесины; они напоминали мне связки хвороста, которые я когда-то собирал в Синьцзяне. Эти бруски были найдены в разрушенном храме эпохи Цин на юге Китая, и я впервые их использовал несколькими годами ранее в работе «Карта Китая» (Map of China), которая на первый взгляд казалась единым, огромным куском дерева, но на самом деле была собрана из множества кусков железного дерева.

Рецензии китайских критиков были отрицательными, что отражало парадоксальность моего положения в родной стране. Как активист я достиг в Китае общенародного признания, но мое искусство постоянно ругали. С другой стороны, когда я высказывался о текущих событиях, люди тоже нередко отзывались пренебрежительно: «Он всего лишь художник — что он в этом понимает?» А теперь, в Токио, критики рассуждали иначе: «У него все про политику». Один пекинский куратор написал: «Работам Ай Вэйвэя не хватает оригинальности — просто крупный масштаб его инсталляций, дорогие материалы и популярность в Европе работают на его репутацию в Японии». Другой добавил столь же снисходительно: «Поскольку работы Ай Вэйвэя просты и не отягощены глубиной мысли, они легко становятся популярными». Но эти оскорбления меня не расстраивали. Я никогда не рассчитывал, что буду нравиться всем, особенно когда дело касается двух соперничающих мировоззрений.

Выставка «На каком основании?» не привлекла особого внимания японской публики. В Азии того времени современному искусству обычно не придавали особого значения. Иногда мои произведения напоминают мне лосося, плывущего из океана обратно в родную реку: ему нужно пройти полный цикл, чтобы завершить свою миссию. Впоследствии, когда выставку повезли в США, Канаду и другие страны, она получила весьма теплый прием. Но к тому моменту я уже находился в одной из секретных китайских тюрем.

В три часа ночи 12 августа я проснулся от громкого, настойчивого стука. Я услышал, как в темноте кто-то кричал и как вышибли дверь, а через замочную скважину заметил свет фонарей в конце гостиничного коридора. Я инстинктивно включил диктофон, который лежал в сумке для компьютера, и в то же время набрал 110, чтобы вызвать полицию.

Я снова находился в Сычуани, на этот раз с целью выступить свидетелем по делу борца за права человека, которого горячо поддерживал. Тань Цзожэнь, писатель из Чэнду, независимо от моих проектов стал первым рядовым гражданином, который создал базу данных жертв землетрясения и расследовал качество строительства школ, где в 2008 году погибло так много детей. Тань был арестован в марте 2009 года, но только летом я узнал от его адвоката, Пу Чжицяна, что ему выдвинули обвинение в «подстрекательстве к подрыву государственной власти» — в Китае это считается тяжким преступлением.

Пу Чжицян надеялся, что я смогу выступить свидетелем защиты, и я согласился. Я считал, что результаты моего собственного расследования землетрясения в Вэньчуане могут стать бесспорным подтверждением невиновности Тань Цзожэня, так как собранные мной свидетельства неопровержимо доказывали неприемлемое качество строительных материалов, что и привело к гибели детей.

Вечером 11 августа я прибыл в Чэнду в компании своего друга, рок-музыканта Цзосяо Цзучжоу, а также десяти сотрудников студии, и заселился в гостиницу Anyi, что неподалеку от Народного суда промежуточной инстанции Чэнду. Местный писатель пришел поприветствовать нас и сразу повел в ресторан у Народного парка, славящийся «копытцами по маминому рецепту» — местным деликатесом, свиными ножками в бульоне.

После ужина я отправился обратно в гостиницу. Уже было поздно, и улицы опустели, но я заметил, что перед гостиницей остановился белый седан: двое мужчин на передних сиденьях, окна опущены. Интуиция подсказала мне, что они что-то замышляют, так что я быстро подошел к ним и обратился через открытое окно: «Вы ведь меня поджидаете, да?» Они встревоженно переглянулись. Водитель завел машину