Шрифт:
Закладка:
Оппенгеймер стал первым ученым, с кем Гровс говорил во время тура по лабораториям и кто понимал, что атомную бомбу невозможно построить, не решив целый ряд междисциплинарных задач. Оппенгеймер указал, что разные группы, работавшие над проблемами деления под воздействием быстрых нейтронов в Принстоне, Чикаго и Беркли, подчас лишь дублировали друг друга. Всем этим ученым следовало работать сообща и в одном месте. Гровсу, как инженеру, импонировала выдвинутая Оппенгеймером идея создания ведущей централизованной лаборатории, в которой, как он потом показал на слушании, «мы могли бы начать решение химических, металлургических, инженерных и оружейных задач, которыми до тех пор никто не занимался».
Через неделю после первой встречи Гровс доставил Оппенгеймера самолетом в Чикаго, где тот присоединился к едущему в Нью-Йорк генералу, сев в роскошный пассажирский поезд «Твентис сенчури лимитед». Они продолжили начатую беседу в пути. Уже тогда Гровс в уме отметил Оппенгеймера как подходящего кандидата на должность главы центральной лаборатории. Против такого выбора говорили три момента. Во-первых, у физика не было Нобелевской премии. Гровс считал, что этот факт мог затруднить управление коллегами, имевшими престижную награду. Во-вторых, Оппенгеймер не приобрел административного опыта. И в-третьих, «его [политическая] подноготная включала в себя много такого, что нам совершенно не нравилось».
«Оппенгеймер не выглядел явным кандидатом на пост директора, — считал Ханс Бете, — ведь он не имел опыта управления большими группами людей». С кем бы Гровс ни делился своей идеей, никто не выражал восторга по поводу назначения Оппенгеймера. «Среди научных руководителей той эпохи, — писал Гровс, — я не находил никакой поддержки — одно сопротивление». Пержде всего Оппенгеймер был теоретиком, в то время как текущий этап создания атомной бомбы нуждался в способностях экспериментатора и инженера. Эрнест Лоуренс, как бы он ни любил Оппи, был сильно удивлен выбором Гровса. Еще один друг и почитатель Оппи, И. А. Раби, не воспринимал его кандидатуру всерьез: «Он был очень непрактичным парнем. Носил обшарпанные туфли и смешную шляпу, но что важнее — понятия не имел о лабораторном оборудовании». Один из ученых Беркли небрежно заметил: «Он не смог бы управлять даже киоском с гамбургерами».
Предложив кандидатуру Оппенгеймера Комитету по военной политике, Гровс опять наткнулся на значительное сопротивление. «После многочисленных дискуссий я попросил каждого члена комитета назвать, кого они желают видеть вместо Оппенгеймера. Недели через две окончательно выяснилось, что лучшей кандидатуры, чем он, нам не найти». К концу октября назначение состоялось. Раби, не любивший генерала Гровса, скрепя сердце после войны признал, что назначение стало «настоящим проявлением гения со стороны генерала Гровса, которого обычно гением не считали. <…> Я был поражен».
Приняв назначение, Оппенгеймер тут же начал объяснять свою миссию ключевым фигурам научного сообщества. 19 октября 1942 года он написал Бете: «Пора мне уже написать вам и объяснить некоторые из моих телеграмм и действий. На этот раз я приехал на восток, чтобы разобраться с будущим. Задача, как оказалось, не из легких, но я не волен сообщать подробности текущих событий. У нас будет лаборатория для военных целей, вероятно, в отдаленной точке, готовая к работе, как я надеюсь, уже через несколько месяцев. Существенные проблемы связаны с обоснованными мерами предосторожности в отношении секретности, которые тем не менее должны позволить сохранить достаточно эффективности, гибкости и привлекательности для того, чтобы выполнить работу».
К осени 1942 года в Беркли перестало быть секретом, что Оппенгеймер с учениками исследуют возможность создания нового мощного оружия, связанного с атомом. Он нередко болтал о свой работе, иногда даже со случайными знакомыми. Однажды на вечеринке с Оппенгеймером столкнулся Джон Мактернан, юрисконсульт Национального управления по трудовым отношениям и друг Джин Тэтлок. Он хорошо запомнил эту встречу: «Роберт тараторил, пытаясь объяснить свою работу над взрывным устройством. Я не понял ни слова. <…> А когда встретил его в следующий раз, он вдруг сказал, что больше не может об этом говорить». Почти любой человек, имевший друзей на кафедре физики, слышал о разработках. Дэвид Бом считал, что «о происходящем в Беркли знали многие. <…> Чтобы составить стройную картину, много ума не требовалось».
Осенью 1942 года в аспирантуру на кафедру психологии Беркли поступила молодая студентка Бетти Голдштейн, она прибыла из колледжа Смит и быстро подружилась с несколькими аспирантами Оппенгеймера. В будущем она изменит фамилию на Фридан. У Бетти завязались отношения с Дэвидом Бомом, который под руководством Оппи готовился к защите докторской диссертации по физике. Бом, который через несколько десятков лет станет всемирно известным физиком и философом науки, влюбился в Бетти и представил девушку своим друзьям — Росси Ломаницу, Джо Вайнбергу и Максу Фридману. Они встречались по выходным, иногда сообща участвуя в деятельности «различных радикальных учебных групп», как их называла Фридан.
«Все они работали над каким-то загадочным проектом, о котором не имели права рассказывать, — вспоминала Фридан, — потому что он был как-то связан с войной». К концу 1942 года, когда Оппенгеймер начал привлекать к проекту некоторых из своих аспирантов, почти всем стало ясно: создается некое мощное оружие. «Многие из нас думали, — говорил Ломаниц, — “Боже мой, ну и ситуация возникнет, если это оружие появится; чего доброго, оно весь мир уничтожит”. Некоторые приставали к Оппенгеймеру с вопросами. Он односложно отвечал: “Вы хотите, чтобы его первыми сделали нацисты?”»
* * *
Молва о новом оружии дошла и до Стива Нельсона, игравшего роль связного Коммунистической партии с университетской общиной Беркли. Некоторые из этих слухов даже проникли в газеты, повторившие хвастливые заявления одного конгрессмена о разработке оружия в Беркли. Росси Ломаниц процитировал слова Нельсона, сказанные на одном публичном выступлении: «Я слышал рассуждения конгрессмена об очень большом оружии, которое якобы здесь создается. Я вам вот что
