В этом письме интересны две стороны.

Первая – это оценка общего положения и вызванная ею полная пассивность под впечатлением происшедшей катастрофы. Обстановка же представлялась г. Гирсу такой, что при малейшем противодействии все должно кончиться ликвидацией помимо нас. Чтобы этого не случилось, был предложен метод самоупразднения; и это самоупразднение рекомендовалось для того, чтобы «Крымская эпопея была достойна своего начала» и чтобы «героическая вооруженная борьба национального русского дела осталась светлой страницей в русской истории»!

Главнокомандующий, как известно, пошел противоположным путем. Противопоставив внешним обстоятельствам твердую волю, он в первый раз за время русской революции показал пример того, что носитель власти обязан не отрекаться от нее, но защищать ее тем сильнее, чем тяжелее препятствия. Ужас российской действительности состоял в том, что вслед за отречением Государя Императора последовал ряд других. Никто не хотел брать выпавшую власть. Одни – из страха перед надвигающимися событиями; другие – в силу нелепой доктрины, по которой осуществление власти как бы противоречило «суверенитету народа». И если после ряда отречений (весь период февраль – октябрь был сплошным самоотречением), Россия выдвинула Корнилова и допустила Белое движение, то это знак того, что Россия оставалась жива.

Путь самоотречения и самоупразднения был Главнокомандующим отвергнут.

Мы знаем теперь, по прошествии пяти лет, что опасения г. Гирса не оправдались. Не только иностранцам не удалось сделать что-либо «помимо нас», но воля к сохранению государственного смысла нашего пребывания за границей передалась сотням тысяч людей и ни в какой мере не ослабла и по сию пору. И только поэтому русская эмиграция и в настоящий момент не утратила своего государственного лица.

Вторая сторона письма г. Гирса, которую необходимо отметить, заключается в обрисовке мер для дальнейшего устройства армии: «необходимо постепенно изыскивать способы для ее размещения там, где она сама сможет достать себе пропитание; самое сохранение кадров для будущей армии, поскольку оно вообще окажется возможным, нужно мыслить только, как принявшее другую форму».

Я нарочно подчеркиваю это место письма потому, что внешне эта программа и была давно задумана и проведена Главнокомандующим. Все время «изыскивались способы размещения армии» там, где она могла существовать на началах самообеспечения; все время менялись внешние формы ее, в зависимости от общих условий.

Но какая глубокая разница между этой внешней программой и внутренним содержанием того, что было проведено в жизнь! Эта работа мыслилась ими не ради «сохранения», а ради «ликвидации армии»; эта работа мыслилась нами не только как категорический отказ от «ликвидации», но как объединение вокруг армии всего зарубежного русского воинства, а, может быть, и большинства русской эмиграции. Они считали задачу оконченной, если скорее испарится воспоминание о «государственной власти» и наступит конец армии, «достойный ее начала». Для нас – то же самое рассредоточение и приспособление к внешним формам жизни – было одним из способов сохранения того ощущения государственности, которое всю русскую эмиграцию из «беженской пыли» должно превратить в активную силу для противобольшевистской борьбы.

* * *

Это было два противоположных полярных мировоззрения.

И вот теперь, через пять лет, хочется подвести первый итог этому периоду.

В течение всего этого времени судьба дала мне возможность быть в самой непосредственной близости к тем лицам, которые проводили – в исключительно трудных условиях – эту программу. Мне ясны все этапы этого длинного пути, и в моем распоряжении имеются материалы, едва ли доступные другим.

И потому мне хочется к этому дню пятилетия дать хотя бы краткий очерк того, что сделано в этом направлении; осветить многое, что казалось неясным и непонятным, показать, как многое, казавшееся случайным, входило, как логическое звено, в общую цепь.

И, наконец, постараться доказать, что на деле восторжествовали не упадочные мысли ликвидаторов, а здоровое национальное чутье и непреклонная воля.

Глава II. Борьба налево

Из обрисованного выше взгляда на русскую эмиграцию – и в частности – на Русскую армию, вытекала и политика Главного Командования. Материальная помощь людям входила в общий план, как одна из насущнейших задач; но эта помощь никогда не являлась самоцелью: главной задачей являлось по-прежнему образование ядра, проникнутого сознанием российской государственности и готового при благоприятных обстоятельствах представить из себя действительную противобольшевистскую силу.

Вот почему было совершенно необходимо сохранить армию от партийной зависимости, откуда бы она ни грозила.

Совершенно понятно, что надлежало принять меры к тому, чтобы материальные ресурсы армии оставались в руках Главного Командования и чтобы они, в свою очередь, не зависели от тех или иных партийных группировок.

Задача эта чрезвычайно осложнилась – и с самого начала пришлось вступить в борьбу с левым крылом нашей общественности.

Трудно определить границы этого левого крыла. На самом крайнем фланге стояли социалисты-революционеры и вскоре вступивший с ними в соглашение П. Н. Милюков. Но за пределами этой группы стояли те, кто в отсутствии «демократичности» политики генерала Врангеля видели причину крымской неудачи и кто теперь, воспользовавшись безвыходным положением, считали момент удобным для возвращения этой политики в русло «демократичности».

Момент представлялся чрезвычайно благоприятным. Недавний диктатор не имел больше фактической власти; но за плечами этого диктатора оставалась стотысячная армия, которую он не бросил, которую он должен был содержать, и ответственность за которую он не сложил. Обстоятельства говорили за то, что он будет вынужден просить помощи – и притом на каких угодно условиях.

Надо заметить, что Европа того времени была совершенно не похожа на настоящую. Версальский мир еще не принес народам тех разочарований, которые вслед за тем последовали. Авторитет Вильсона и его утопические мечты о содружестве народов казались непоколебленными. Муссолини еще не было, и самая возможность фашизма казалась фантазией. Не меньшей фантазией казалось бы предположение об избрании Гинденбурга на пост председателя Германской Республики. После блестящих побед «демократии», после груды корон свергнутых королей, – принципы демократии казались последним словом человеческого достижения, и весь дальнейший путь человеческой истории мыслился, как беспрепятственное развитие и углубление этих принципов.

Одним словом, демократизм был в моде. Друг армии, Бурцев, в письме от 10 января 1921 г. на имя генерала Врангеля, советовал ему создать «общественную базу» и между прочим писал: «убедите всех Юреневых[2], что сейчас никто из них не имеет права отказываться от власти. Власть теперь – крест, и этот крест должны нести все. Еще недавно мы могли обратиться с предложением власти к Чайковскому[3] и его товарищам. Теперь это трудно. Но если дело будет начато хорошо, то впоследствии Юреневы найдут для себя доступ и к Чайковским. В конце концов – Юреневы и Чайковские – вот кто могут