Шрифт:
Закладка:
– Я знахарей сам вывожу на чистую воду! – оборонялся Ковач. – Вы мои статьи читали?
– Не читал и читать не собираюсь! – в порыве негодования Клементьев постучал трубкой по дубовой столешнице. – Вы, молодой человек, пришли не по адресу, вот что я скажу!
Зато он явился по адресу, судя по тому, как сердечно обнимается с главврачом. Как он, интересно, отреагирует на Ковача, когда тот поднимется на трибуну? Вспомнит авантюрное предложение и, поднявшись, завопит: «Не слушайте этого нарушителя конвенции, он вам голову морочит!» Или, наоборот, сменит гнев на милость и, подойдя в кулуарах и пыхнув дымом, похлопает по плечу: верной дорогой пошли, коллега! В любом случае зал будет состоять из Клементьевых. Они будут с жадностью ловить сообщения о новых молекулах, призванных бомбить мозги не ковровым методом (что вы – это прошлый век!), а избирательно, как бомбит вражеские схроны и подземные КП современное высокоточное оружие. Мы не варвары, мы снайперы, аплодируйте нам! И грянут аплодисменты, и будут отмечены выдающиеся, и разнесут по городам и весям перспективные лекарственные схемы, и станет всем хорошо. В такой куче, боевой-кипучей, легко заражаешься оптимизмом, кажется, еще одно усилие – и схватишь бога за причинное место, лечение безумцев тогда представляется не более трудной задачей, нежели удаление аппендикса. Только регалии и грядущие публикации не отменят возврата на отделения, где в безысходной тоске ходят взад-вперед персонажи с пустыми глазами. Им по фиг ваши снайперские умения, и останется лишь в досаде отвернуться от них, не соответствующих блистательным выкладкам…
Внезапно вспоминается больной Филиппов, его вел Борька, не так давно сделавшийся фанатом ЭСТ. Когда в учреждение поступила новая аппаратура для электросудорожной терапии, Земцов начал настоящую пропаганду среди опекунов, мол, забудьте зверские картинки, коими некомпетентную публику потчевал Кизи вкупе с Милошем Форманом, они канули в Лету! Теперь все гуманно, безболезненно, если больному не сказать, что его будет трясти электричеством, он и не догадается ни о чем!
Коллег-клиницистов, отдававших предпочтение проверенным лекарствам, он тоже убеждал, даже пригласил как-то на врачебное совещание Филиппова, прошедшего пару-тройку электрошоков. Задавал подопечному вопросы, подзуживал коллег, чтобы тоже задавали, и всячески подчеркивал наступившие улучшения. «Да, дефект присутствует, друзья мои, он никуда не делся. Но нарастание дефекта прекратилось! Более того – восстанавливается то, что было безвозвратно утрачено!»
– И в чем это выражается? – задал вопрос Ковач, которого тоже пригласили (позже Земцов об этом пожалел).
– В чем?! – занервничал Борька. – Например, ритуалы ушли. Он же полгода ходил с растопыренными пятернями, изображал антенны! А теперь – все нормально!
Ковач повернулся к Филиппову, сидевшему с бесстрастным лицом, вроде как речь шла не о нем.
– Значит, антенн больше нет?
– В руках нет, – ответили после паузы.
– А где есть?
Больной молчал.
– Уточню: они теперь в другом месте?
Еще одна длинная пауза, а дальше ответ:
– Они в пальцах ног. Но мне запрещают ходить босиком…
Помнится, присутствующие заулыбались, уж очень ситуация напомнила известный анекдот про психов. Но Борьку прилюдный конфуз ничуть не смутил, и сегодня, без сомнения, он с блеском доложит Urbi et Orbi концепцию терапии, что успешно тормозит нарастание дефектов…
Когда прикуривает третью сигарету, зажигалка не слушается пальцев. Ноги тоже деревянные, по идее, пора двигать внутрь, но задерживает Синицкая, что останавливается рядом и с удивлением вопрошает:
– Вы что тут делаете, Виктор Георгиевич?!
– Я? Так, ожидаю кое-кого…
– Долго ожидаете, видно. У вас же нос синий!
Эта пожилая сотрудница была одной из тех, кто знакомился с параллельной (запасной?) диссертацией Ковача. Синицкая отнеслась к его культурологическим исследованиям благосклонно, вот и сейчас считает нужным подбодрить.
– Мне понравился ваш подход. В области психологии творчества много спекуляций, и вы очень точно с этим разобрались. Как там у вас… Ага: тот, кто убежден, будто психологическая норма – это среднестатистический типаж, обладающий здравым смыслом, свободный от сильных страстей, сам заслуживает психиатрической экспертизы! А? Ничего еще память у старухи?
Синицкая смеется дробным смехом, а Ковач усердно втаптывает окурок в обледеневший асфальт. Реакцией Клементьевых можно пренебречь, мнением Синицкой, в свое время работавшей с Бурихиным, он дорожит.
– Там пока все сыро… – бормочет. – Еще не до конца продумал тему, некоторые выводы скоропалительны…
– Да? А мне показалось, все нормально – чувствуется школа Эрнеста Матвеевича. Очень точно про современную культуру сказано, это и впрямь некая имитация психоза. В общем, желаю успеха!
Он дожидается, когда Синицкая скроется за дверью, и двигает следом. Главврач здоровается сдержанным кивком (терпеть не может Ковача), но сейчас важнее – пересечь границу, отделяющую дубак от благословенного тепла. Ковач пересекает, чтобы вскоре почувствовать, как начинают двигаться скрюченные пальцы.
У столика, где выдают бэйджи, он замечает кудрявого персонажа с красным шарфом на шее. На фоне костюмов-галстуков это выглядит вольностью, но главное – тот машет Ковачу, широко улыбаясь! После чего, раздвигая толпу, направляется к нему.
– Бонжур, месье Кова́ч!
Фамилию произносят на французский манер, и тут же вплывает: Бертран… А вот как дальше?!
– Бертран Пиньо, – тычет тот в карточку, что болтается на шее, – помните? Премонтрё, монастырь, наши разговоры…
Француз радуется, встретив старого знакомого, Ковач тоже рад, поэтому приглашает гостя в буфет, чтобы предаться ностальгии. С Пиньо, как и с другими сотрудниками клиники Премонтрё, связаны самые теплые воспоминания, каковые очень кстати: Ковач движется по коридорам, и кажется – его буквально укалывают чужие взгляды, ведь в глазах коллег он – вероотступник, подрывающий устои…
Буфетчики накрывают скатертями столы, выставляют салфетницы и бокалы, то есть посидеть не получается.
– Гран-банкет? – подмигивает Пиньо. – Да, сегодня много гостей… Нашего месье Леви тоже приглашаль ваш начальник… Берзи́н?
– Бе́рзин, – ставит правильное ударение Ковач.
– Да, да… Но месье Леви послаль меня, я немного знать язык.
Пиньо боготворил Выготского, из любви к нему и взялся изучать великий и могучий, что тоже кстати (Ковач французский так и не освоил). Руководитель проекта Мишель Леви боготворил Юнга, русский не изучал, но к новым веяниям относился с вниманием, почему и пригласил Ковача в клинику, расположенную в старинном бенедиктинском монастыре. Более того – выделил целый флигель, а пластилина килограммов сто закупил! Окажись здесь этот плешивый толстяк, выглядевший как аптекарь из рассказов Мопассана, Ковачу было бы приятно; и с Пиньо ему приятно, хоть какая-то защита от колющих взглядов…
– Жаль, курилку ликвидировали! – с досадой говорит Ковач.
– Курилка – это что?
– Место, где курят. Тот самый Берзи́н, чтоб
