обложку журнала USA Today. Он пригласил ее провести с ним какое-то время и понаблюдать за его практикой в надежде, что она станет его преемницей. «Он зацепил меня», – говорит она. Она имела отношение к транссообществу в Сиэтле, осуществляя гистерэктомию и послеоперационный уход за пациентами, перенесшими вагинопластику. Но она не была до конца уверена: у нее оставалось еще несколько предложений о работе.

Вскоре обстоятельства сложились так, что предложение Байбера показалось более привлекательным. Вернувшись в Сиэтл, Бауэрс пережила переход в другой пол. Многие из ее пациентов и коллег-гинекологов присылали ей цветы, но были и те, кто ушел от нее, потому что им было с ней некомфортно. По словам Бауэрс, она подала заявку на вакансию в филиал клиники планирования семьи в штате Вашингтон и попала в короткий список кандидатов. Но врач, проводивший с ней собеседование, обнаружил, что она трансгендер. Вскоре ей вежливо отказали. Затем она рассматривала возможность стать первой женщиной-врачом в небольшой христианской акушерско-гинекологической клинике за пределами Сиэтла. И снова ее «раскрыли» во время собеседования.

В понедельник утром после своего первого собрания Международной ассоциации гендерной дисфории Гарри Бенджамина (ныне Всемирная профессиональная ассоциация трансгендерного здоровья, президентом которой Бауэрс стала в 2022 году) она пришла на работу и нашла факс от компании, отзывавшей предложение о работе. Именно тогда она поняла, что делать дальше. «Очевидно, так было предрешено», – говорит она сейчас. Она переехала в Колорадо, где, по ее словам, «грузовиков примерно в три раза больше, чем людей».

В 2003 году Бауэрс еще никогда не видела операции по смене пола своими глазами[603]. Но пока она наблюдала за Байбером в операционной, ей стало казаться, что это вполне в рамках ее хирургических навыков. Постепенно она стала брать на себя разные этапы процедуры. Байбер, со своей стороны, сразу понял, что нашел преемника. «Многие приезжали в Тринидад, чтобы научиться “оперировать”, – сказал он в 2004 году, за два года до своей кончины. – Но кому-то не хватало ловкости рук, кому-то уверенности, а кому-то души. Марси – первая, у кого есть все три компонента».

Операции Байбера были надежными, воспроизводимыми, и пациенты знали, чего им ожидать. Но вскоре Бауэрс увидела возможности для дальнейшего улучшения. В 1960-х, когда Байбер только начинал, у врачей было совсем другое отношение к женской сексуальности. Создание функционирующего чувствительного клитора было скорее второстепенной задачей, чем приоритетом. Для Бауэрс клитор был необходим. «Поэтому у его метода имелись серьезные недостатки, – говорит она. – Но в каком-то смысле он придержал дверь для меня». В 2007 году газета Denver Post назвала ее «трансгендерной рок-звездой Тринидада»[604].

Сегодня она говорит, что ее операция примерно на 80 % отличается от той, что делал Байбер. Эти инновации в основном касаются внешнего вида и удовольствия. «Думаю, я подняла ее на новый уровень анатомической воспроизводимости», – говорит она.

Но что значит «воспроизводить женское тело»? Насколько бы Бауэрс ни приблизилась к созданию того, что она считает «нормальным» и «естественным», она никогда не сможет достичь этой цели – не из-за отсутствия технических навыков, а потому, что это невозможно. Женское тело, как мы уже видели, есть идея и идеал. И у Бауэрс есть новый идеал, гораздо более привлекательный, чем у анатомов прошлого. Она разделяет те же взгляды, что и Мари Бонапарт, Амината Сумаре и Роксанн Юбер: цельность, гармония и завершенность. Она хочет заменить в оркестре сексуальности несколько инструментов и написать новую симфонию – несколько иную, но такую же многоголосую и сложную.

* * *

Когда Роксанн Юбер очнулась от наркоза, первым ее ощущением было сильное желание пописать. «На самом деле я ни на секунду не задумалась, где я, – сказала она. – Это было похоже на пробуждение от очень печального сна». Затем вошла медсестра и сказала, что операция выполнена, все прошло хорошо, и на нее нахлынули воспоминания. «И вот тогда я улыбнулась», – добавила она.

Роксанн лежала в реанимационной палате на четвертом этаже, куда только что заказала (благодаря столь необходимому в больнице сервису доставки) фрукты и творог для себя, а также лосося с лимонным соусом и каперсами и шоколадное мороженое для Элль. Друзья только начали присылать поздравления. «Соцсети взорвались, – сказала она. – Народ просто сходил с ума, все писали что-то вроде: “Боже мой, наконец-то!”» Когда ей принесли еду, она высыпала в свой творог пакетик соли. Она медленно жевала, смакуя кусочки медовой дыни и ананаса.

Они с Элль болтали о земном: оплате счетов, бывших бойфрендах и подружках, о том, как Роксанн включала в машине на всю громкость «Born This Way» Леди Гаги, чтобы тренировать голос после перехода.

И вдруг Роксанн улыбнулась и заговорщицки прошептала:

– Ребята, знаете что? У меня есть вагина. Наконец-то.

Элль закатила глаза.

– Отлично, теперь я буду получать сообщения вроде: «Тук-тук-тук», «Кто там?», «У меня есть вагина».

– Но еще важнее, что этой штуки больше нет, навсегда, – сказала Роксанн. – Боже, я ее ненавидела.

Роксанн знала, что это еще не конец ее пути. Новые гениталии, какими бы красивыми и хорошо сконструированными они ни были, не решали всех ее проблем. И все же они, несмотря на огромный вес, который общество придает им (или, возможно, из-за него), действительно важны. «Все так сосредоточено на том, что у тебя между ног, – сказала она мне, когда я впервые встретила ее. – Если бы я родилась с перепонками на ногах, всем было бы наплевать. Но поскольку я родилась в теле противоположного пола, теперь это, черт побери, волнует каждого».

По крайней мере, сейчас она в эйфории. «Наконец-то я подхожу своей оболочке. А моя оболочка наконец-то подходит мне, – сказала она. – Я безумно счастлива».

Послесловие

2 сентября 2020 года я получила электронное письмо от женщины по имени Бо Лоран. Имя показалось смутно знакомым. Бо посмотрела обучающий видеоролик, который я сняла для журнала Scientific American, под названием «Неприкрытый клитор». В нем я указываю на анатомические особенности светящегося прозрачного клитора, парящего над моей головой, и рассказываю о том, почему науке потребовалось столько времени, чтобы до конца понять этот замечательный орган. Я начинаю с упоминания нескольких причин, почему так важно знать анатомию этого органа: она дает основу хирургам, которые проводят операции по подтверждению гендера, а также тем, кто оперирует женщин, подвергшихся обрезанию гениталий.

Бо написала, чтобы побудить меня исследовать еще одно последствие нашего анатомического невежества в отношении этой части тела: форму обрезания гениталий, которая до сих пор практикуется в США, у детей, рожденных с «необычной половой анатомией». Это было похоже на форму ампутации клитора, применявшуюся для «лечения» женщин от мастурбации во времена Мари Бонапарт, и на процедуры, через которые прошли такие женщины, как Амината и Айсса. Бо