человеческий фактор принципиально связан с временем, которое есть не что иное, как финал. Вне финала длительность есть бессмысленное чередование состояний, которые равны один другому, они не имеют внутри себя логического сюжетного развития, потому что это определяется только концом. И вот это делает время совершенно особой вещью. Собственно говоря, время – это «золотой эквивалент» Бытия, которым Бытие измеряется как ценность, как некий потенциал. Человек несёт в себе, условно говоря, ту меру, которая превращает Бытие в отчуждаемую вещь, которая может становиться, например, капиталом. Всё, что мы видим вокруг себя, всё, что нас окружает, – это, собственно говоря, отчуждённое время умерших и живущих людей: дома, тротуары, по которым мы ходим, самолёты, в которых мы летаем, книги, которые мы читаем, – это всё время умерших, это всё капитал.

Time is money, «время – деньги», как говорят американцы. То есть время конвертируемо в какие-то активы.

Оно конвертировано в то, благодаря чему человек оперирует, действует. Это капитал. Собственно говоря, мы живём, дышим и действуем в человеческом пространстве, которое образовано временем мёртвых, – застывшим, никуда не девающимся, отчуждённым. А отчуждает его общество. Собственно говоря, оно и становится главным инструментом отчуждения, потому что если человек живёт жизнью отшельника, схимника и так далее, то его время, не отчуждаясь, не превращается в капитал. И может быть, оно уже работает на каких-то других духовных планах, других духовных пластах, но оно не является уже мерой Бытия. А вот коллективное время человеческих существ, вовлечённых в социум, превращается в капитал.

Поэтому человеческий фактор начинается с времени. И этот человеческий фактор основан на дуализме. Дуализм сознания и Бытия – это же трагический, болезненный контакт. Потому что сознание в контакте с Бытием производит травматический эффект боли. Боли, которое Бытие испытывает как язву, как травму. Потому что сознание и Бытие разноприродны.

У человека есть два момента, которые определяют его человеческую сущность. Первое – это способность к языку, причастность к языку. Время и язык теснейшим образом связаны, потому что время сюжетно, время логично. А сюжетность и логичность – это прежде всего контент языка, они описываются языком. Без языка времени не существует…

В тот момент, когда мы начинаем о нем говорить или вспоминать, – в этот момент оно и возникает?

Оно существует, потому что мы владеем языком. Если из человека сделать Маугли, то для Маугли времени не существует так же, как и для волков, которые его воспитали. Для волков времени нет и для Маугли времени нет, хотя он номинально, по своей физиологии и анатомии, человеческое существо, но поскольку у него нет языка, то нет времени. Время связано с языком, потому что время описывает движение смысла, а движение смысла всегда имеет начало и конец. Это фундаментальные условия смысла. Это – первое.

И второе – это боль. Боль существует в Бытии, но она существует в Бытии, потому что через человека в Бытие вброшено сознание. Вот эта искра оппозиции сознания, этот огонь, который вброшен в Бытие, вызывает саму идею боли, которую Бытие переживает, которое становится возможным для Бытия. И, конечно, Бытие стремится избавится от него.

Общество, как мы в прошлом не раз говорили, это структуризация, наведённая Бытием. Это не производная человека, а это производная онтологии, которая человека держит, поглощает, всё время превращаясь в нечто большее и большее, нежели оно есть. Бытие из того, чтобы быть чем-то глобальным и находящимся за пределами органов чувств, чем-то метафизическим, это Бытие в конечном счёте становится социальным. Но это «социальное бытие» уже на последнем этапе стремится к тому, чтобы человека полностью сожрать, превратить его в свой элемент, в свой винтик и так далее.

Мы говорили о том, что социум берет на себя функции бога…

Да. «Бог» и религия просто становятся социальным институтом. Но, в сущности, ведь это есть не что иное, как борьба Бытия с болью, причиненной ему искрой божественного Святого Духа, которая является ни чем иным, как этим вброшенным на эту стену солнечным зайчиком, этим бликом от карманного зеркальца, который жжёт эту стену. И стена, соответственно, стремится зайчика этого как-то сожрать, и не просто сожрать, а превратить в часть себя, превратить энергию этого солнечного пятна на себе во что-то, что его согревает изнутри, освоить этот потенциал.

Мы тоже часть Бытия, поскольку у нас есть «душа», тело, – это всё субстанциональные элементы, это всё часть Бытия. Это не часть сознания – сознание этому всему противостоит. Мы, испытывая это, думаем, что мы испытываем это как мыслящие, свидетельствующие начала. На самом деле мы это испытываем как глиняные фигурки. Мы испытываем боль как тварные существа, потому что в нас жжёт эта искра сознания, и через нас Бытие стремится это сознание затушить, превратить в нечто иное, загасить и так далее.

Боль и язык, соединяясь вместе, образуют человеческий фактор в своём проявлении, в своём динамизме. Это манифестации, собственно говоря, времени. И если посмотреть дальше на то, что происходит с человеком: человек не может посмотреть внутрь себя и встретиться со своим сознанием иначе как в исключительной ситуации. Глаз не видит себя. Для того чтобы глаз себя увидел, надо подойти к зеркалу. Точно так же мы не видим, не осознаём то, чем мы осознаём. Условно говоря, эта точка нетождественности ничему позволяет нам быть зеркалом всего, что вокруг нас, но сама является амальгамой зеркала, которая не проявляется, не присутствует в отражении, а делает отражение возможным.

Но в некоторых исключительных ситуациях – например, сильного шока, испуга, когда исчезает отражение из восприятия, когда опыт исчезает, – зеркало становится пустым. Тогда зеркало встречается с собственной амальгамой. Ну и каков же эффект? Эффект крайнего ужаса. Это тот шок, который, если бы продлился за пределами наносекунды, наверное, привёл бы к смерти. Когда мы входим в тёмную комнату, никого там не ожидаем, тянем руку к выключателю, и в это время кто-то появляется сбоку, или нам кажется, что появился, то нас подбрасывает, – это такой всплеск адреналина, и в этот момент мы испытываем сильнейшее потрясение, которое даже трудно описать в словах. Оно длится недолго, потому что так или иначе мы обнаруживаем, что это наш костюм, который висит, или просто тень и так далее. Но если бы это продлилось в таком состоянии чуть дольше, то возможно это привело бы к инфаркту, к смерти и так далее.

Собственно говоря, в дзен-практиках