от первого силу убеждения, величавость и метафоричность (п. IX, 26), от второго — благозвучную речь, хотя и сознавал тщетность своих усилий и недосягаемость образцов (п. IV, 8, 5–6; VII, 30, 51): «Я действительно соревнуюсь с Цицероном и не доволен современным красноречием; я считаю большой глупостью брать в качестве образцов для подражания не самое лучшее» (п. I, 5, 12–13; ср. III, 21, 5).

В письме II, 14 Плиний сетует на ничтожные и мелкие тяжбы в судах центумвиров, на неподготовленность и дерзость адвокатов, явившихся в суд для декламации, с возмущением говорит о нанятых слушателях, об обстановке, где «хуже всех говорит тот, кого больше всех хвалят». Он защищает цицероновские идеалы, не понимая, что социальные условия империи уже не имеют почвы для их осуществления, что дела, которые он вел в суде, не могут быть сопоставлены с политическими процессами, на которых выступал великий республиканский оратор. Несмотря на его всемерное желание подражать Цицерону, его классицизм оказывается весьма поверхностным. Пишет он в манере, совсем отличной от цицероновской, его замечания о подготовке оратора и о технике красноречия также отличаются от внешне подобных замечаний Цицерона. Например, он считает необходимым для оратора упражнения в сочинениях на исторические темы (VII, 9, 8), тогда как Цицерон делает ударение на теоретическом изучении истории. Философии Плиний и вовсе не уделяет внимания, в то время как Цицерон кладет ее в основу знаний и обучения оратора.

В письме к Фуску он рекомендует цицероновский метод занятий красноречием: перевод с греческого на латинский или с латинского на греческий, благодаря чему «вырабатывается точность и блеск в словоупотреблении, обилие фигур, сила изложения, а кроме того, вследствие подражания лучшим образцам и сходная изобретательность… приобретается тонкость понимания и правильное суждение»; парафраз как соперничество и состязание со славными образцами (п. VII, 9, 2–3; ср. «Об ораторе», I, 154–155; Квинтилиан, X, 5, 4–8). Но к этому он добавляет необходимость пересмотра и переделки речей для опубликования, чего нет в совете Цицерона (хотя сам он перерабатывал некоторые свои речи перед изданием)[124], и, напротив, на чем настаивал Квинтилиан: «…то, что пишется в книге, публикуется как образец и должно быть исправлено, отделано и составлено в соответствии с правилами и порядком, потому что может попасть в руки людей ученых и будет судимо знатоками» (XII, 10, 50). В тон ему Плиний советует оратору сначала написать речь: «…написанная речь является ведь образцом и как бы άρκέτυπον (прообразом) произнесенной… совершеннейшей оказывается та произнесенная речь, которая… больше всего приближается к написанной» (п. I, 20, 9–10; ср. Квинтилиан, XII, 10, 51: «Хорошо говорить и хорошо писать, по-моему, одно и то же»). Таким образом, после написания, произнесения, переделки и опубликования Плиний устраивал рецитации своих старых речей, гордясь ими как образцами стиля.

Плиний учился в Риме не только у Квинтилиана, от которого наследовал культ Цицерона и любовь к классике, но и у прославленного греческого ритора Никета Сацердота, у которого воспринял вкус к азианскому красноречию (п. VI, 6,3). У него легко обнаруживается склонность к этому модному цветистому стилю, которому он явно отдает преимущество перед простой и сжатой речью. Полагая, что «наибольшее удивление вызывает наиболее неожиданное — παράβολα» (п. IX, 26, 4), он стремится к внешнему лоску, оттачивает выражения, ищет эпиграмматических оборотов. Стиль его «Панегирика к Траяну» антитетичен и сентенциозен, изобилует повторами, всяческими словесными изысками в манере азианистов и вполне во вкусе тех, «даже не очень образованных людей» (mediocriter docti), о которых он говорит в письме I, 10, 5 (ср. Квинтилиан, X, 1, 43) и согласно с собственным высказыванием: «Следует отпускать поводья красноречию и не стеснять полет таланта узкими пределами» (п. IX, 26, 7).

Слишком большое внимание к форме было характерной приметой этого времени, когда изысканностью и внешней отделкой речи прикрывалась незначительность ее содержания. И Плиний, воплотивший в себе дух современной ему эпохи, попал в тон ее ведущей тенденции. Он жаждал нравиться, а «кто пишет, чтобы нравиться, будет писать так, как будет нравиться», говорит он сам в письме III, 18, 10. Ему хотелось сохранить расположение молодых людей, и он делает уступки «слуху молодежи» (п. II, 5, 5), которой нравился азианизм (ср. «Брут», 95, 325: «азианская манера больше к лицу юности, чем старости»). Ему не удалось избежать манерности своего времени, и его красноречие не поднялось над уровнем современных декламаций; считая себя классицистом, он временами оказывается в плену у азианской школы. Наряду с краткостью и точностью аттической манеры, он ценит блеск, силу изложения и стилевую изобретательность манеры азианской. Недаром его назвали классицистом, окрашенным в азианизм[125].

Влияния различных традиций, таким образом, обусловили двойственность Плиния в отношении стиля, его колебания между классицизмом и азианизмом, нечеткость его критериев ценности словесного искусства. В письме к Луперку, например, Плиний весьма неопределенно, хотя и остроумно, высказывается об одном ораторе своего века, «безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: «у него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет недостатков». Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, выходить из берегов, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам» (п. IX, 26, 1–2). В другом письме, к приверженцу строгого сухого стиля Миницию, он говорит, посылая ему свою рукопись на просмотр: «…всякий раз, подозревая, что какое-нибудь место покажется тебе слишком напыщенным, потому что оно звучно и возвышенно, я считал не лишним… добавить другое, более сжатое и сухое, вернее более низменное и худшее, а по вашему суждению, более правильное» (п. VII, 12, 4).

Для теории ораторского искусства представляет интерес письмо Плиния к Тациту (I, 20), по сути дела небольшое рассуждение о литературных приемах ораторской речи, о простом и возвышенном стиле, в частности о преимуществах судебной речи. Плиний отдает предпочтение пространной, не ограниченной во времени, образной, медленно развертывающейся речи: «…не укороченная, урезанная речь, а широкая, великолепная и возвышенная гремит, сверкает и приводит все в смятение». Но отстаивая свободный стиль для ораторских произведений, Плиний высказывает противоречивое пожелание: «…чтобы когда-нибудь пришел день (если бы он уже пришел!), когда эта ласковая сладостность речи уступит, как законной хозяйке, место строгой суровости» (п. III, 18, 10). И в другом месте предупреждает против злоупотребления возвышенностью стиля: «речи следует быть то простой, то возвышенной» (п. III, 13, 5). Может быть, он вслед за Квинтилианом признает за наилучшее меру: «Но меры не соблюдает и тот, кто говорит и меньше, чем нужно, и больше, кто слишком сокращает себя и слишком распространяется» (п. I, 20, 20).

В письме I, 16