«Власть помещиков, в том виде, как она теперь существует, необходима для рекрутского набора. Без нее правительство в губерниях не могло бы собрать и десятой доли требуемого числа рекрутов. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших поместьях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой любви к рассеянности и чинам. Очередь, которой придерживаются некоторые помещики-филантропы, не должна существовать, пока существуют наши дворянские права. Лучше употребить сии права в пользу наших крестьян и, удаляя из среды их вредных негодяев, людей, заслуживших тяжкое наказание и проч., делать из них полезных членов обществу. Безрассудно жертвовать хорошим крестьянином, трудолюбивым, добрым отцом семейства, а щадить вора и пьяницу обнищалого, из уважения к какому-то правилу, самовольно нами признанному. И что значит эта жалкая пародия законности!»

Стремления помещиков сдавать негодных рекрутов обратили внимание правительства. Министр внутренних дел 11 июня 1836 года издал особый циркуляр по этому поводу. «Государь император, замечая, что при рекрутских наборах весьма часто представляются рекруты с явными недостатками, повелеть соизволил, дабы министр внутренних дел подтвердил циркуляром по гражданскому ведомству о той ответственности и взысканиях, коим подвергают себя по силе рекрутского устава виновные в представлении приему таковых рекрут, недостатки имеющих». Этот циркуляр лукояновский предводитель дворянства сообщил к сведению помещиков своего уезда, а за их отсутствием их управляющих и вотчинных начальников. Был прислан циркуляр и в болдинскую вотчинную контору (26 июля 1837 года, № 118).

Пушкин знал болдинскую действительность, нищенский рабский быт разоренных имений Пушкиных, и поэтому грустным памятником резкого несоответствия жизненной правде является изображение крепостного мужика в сравнении с английским рабочим в тех же «Мыслях на дороге», изображение, дающее повод говорить о защите крепостных устоев. «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность… Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника… У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром, барщина определена законом; оброк не разорителен… Помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем он вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу… Злоупотреблений везде много: уголовные дела везде ужасны. Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна; проворство и ловкость удивительны… В России нет человека, который бы не имел собственного своего жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши, у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности… Судьба крестьянина улучшается со дня на день, по мере распространения просвещения. Избави меня Боже, быть поборником и проповедником рабства; я говорю только, что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков, — и это очевидно для всякого. Злоупотребления встречаются везде».

В своих имениях Пушкин не мог найти подтверждения благополучному состоянию мужика. В наших руках — надворные описи кистеневских мужиков, мы уже приводили общие итоги; в частности, были мужицкие семьи — бездомные, бескоровные, безлошадные (на 96 семейных единиц — 79 лошадей, 86 коров). Действительно, в своей публицистике, которая, несмотря на все компромиссы, не увидела света, Пушкин перегнул, и даже слишком.

XIII

Управление имениями увлекало внимание Пушкина по двум направлениям, соответственно двум функциям управительской деятельности — функции собирания, накопления и функции распределения. Поэт и художник, Пушкин должен был разбрасываться на две стороны: в сторону болдинских и кистеневских мужиков и в сторону алчных родственников — родителей, брата, сестры с мужем. Как помещик, Пушкин не выделился из круга среднедворянского, даже чуть ниже среднего. Так вели свое хозяйство сотни и тысячи дворян, уже не сидевших на земле, оторвавшихся от нее, отдавшихся в руки управителей. Сам Пушкин в своих статьях восклицал патетически, что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков; в этом ему вторил его лицейский товарищ, человек совсем иного склада, барон М. А. Корф. «При существующем положении нашего гражданского устройства, необходимо, чтоб помещичья власть обращена была единственно на благо своих крепостных; злоупотребление же сей власти влечет за собою унижение благородного звания и может привесть к пагубнейшим последствиям».

В действительности для разнопоместного дворянина, по классовому недальновидного, на первом плане стояли вопросы помещичьего благосостояния, которое и устраивалось — пусть временно, пусть недальновидно — за счет крестьянского благосостояния. Ведь надо же было жить и родителям, и бесстыдному моту Льву Сергеевичу, и нудному неудачнику Николаю Павлищеву с женой. А для этого надо было выколачивать оброки, выжимать барщину, не запускать недоимок. Сперва мужички должны были устроить и обеспечить господское благосостояние, а потом, если оставалось время, подумать и о своем. «Я хочу только не быть обворованным и платить проценты в ломбард, — идеал желаний Пушкина. — Улучшения придут впоследствии». Будем считать, что Пушкин относился формально к делу управления именьями и передоверил всю свою власть управителю; возложим бремя ответственности на И. М. Пеньковского. Подчеркнем, что с момента вступления в управления имением для себя лично он не пользовался крепостными доходами. Все шло на родственников — второе устремление хозяйственного внимания Пушкина. Все, что мы знаем о деятельности распределяющей функции пушкинского хозяйствования, побуждает нас проникаться чувствами глубокого и горестного сожаления. Злая ирония судьбы! Беспечный, рожденный для вдохновения, сладких звуков и молитв, поэт должен был заняться бухгалтерией. Пушкин-бухгалтер — вот неожиданная тема настоящей главы.

Мы дорожим всякой пушкинской строкой, и нехудожественной. Стоящая на очереди задача пушкиноведения — произвести учет всему, что вышло из-под пера Пушкина. Пушкиноведение как бы выполняет завет Пушкина. «Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывки из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. (Пушкин писал эти строки по поводу Вольтера, а как будто имел в виду себя!) Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов». Пушкинисты тщательно собирают и воспроизводят все заметки Пушкина, все записи с адресами, записи долгов, сумм литературного гонорара, счета, подписанные им, расписки в получении жалованья. Ко времени его помещичьего хозяйствования относятся неизданные документы, писанные тою же рукой, которая писала «Медного всадника». Первый документ —