Соссюр был философски ориентирован на «Курс позитивной философии» О. Конта, поэтому его мысль поворачивает вспять: язык есть такое естественное явление, которое не аналогично всем другим естественным явлениям.

Проблема языка для Соссюра сводилась к проблеме знака: такого, который не аналогичен абсолютно всем другим знакам. В таком случае, как минимум, должна быть точка расхождения. Слово есть знак, но такой, который вдруг перестает быть знаком в своей внеаналогичности всем другим знакам. В качестве такой точки расхождения слова и знака, языка и знака я вижу отношение к сигнальности.

Знак как таковой всегда сигнален, при любой степени условности. Например, знак «три» – в форме слова или жеста, без разницы, – сигнализирует, например, о трех днях пути, о трех яблоках, о трех любых предметах. Предмет для знака «три» произволен, абстрактен. Его назначение: информировать, предупреждать, ориентировать поведение людей в строго определенной ситуации. В информации-указателе «три» три не есть число, а есть знак величины типа «много», «долго», «несколько», – понимаемый по контексту. Какая разница вне цивилизации, например, три дня пути или четыре, три яблока или пять? Сигнал знака «три» ориентирует, только и всего. В условиях цивилизации «три» определяется иначе: не по отношению к вещам, а по отношению к другим числам: три – это не два и не четыре, и не два с четвертью. Четыре – это не три и не пять, и т.д. Число в цивилизации появляется на очень отдаленную технологическую перспективу: в химическом соединении изменение числа элементов в молекуле хотя бы на единицу меняет само химическое соединение. В мысли о том, что три – это не два и не четыре, сигнальность исчезает: оно, три, ни о чем. Но появляется конкретность абстрактного знака: три – это строго не два и не четыре. Вот это и есть «три» как число. Оно, число, условно, конвенционально и релятивно. Математикам не надо объяснять, какой странной вещью является число. Как отмечал еще О. Шпенглер, для античного грека «три» геометрично (соотносится с тем, что имеет пространственные размеры), а для араба алгебраично: три можно задать любым отношением типа шесть пополам, четверть дюжины, корень квадратный из девяти и пр. В обыденном общении «три» может быть знаком (величины чего-либо), а может быть числом, совместимым со знаком «три». Поэтому число «три» и знак «три» следует различать: это разные вещи. «Три» как число – это не много и не мало; его определенность только в том, что это не два и не четыре. Напротив, «три» как знак обязательно сигнализирует о величине: три волоса на голове – мало, три волоса в супе – много. Когда Соссюр говорит об условности знака в слове, то это не условность имени по отношению к вещи, а условность знака по отношению к другим знакам, то есть это условность алгебраического типа. В том-то и дело, что слово в языке существует тем же способом, что и число: за пределами сигнального общения, осуществляемого посредством подачи знаков. Образно говоря, слово и число – родственники, близнецы. Другое дело, что слово можно вновь обратить в сигнал; именно так и поступают в речи: говорят о чем-то. Таким образом, намечается такая схема в истории человечества: сигнальное общение (без языка) – язык как феномен математического характера – применение языка в дополнение к сигнальному общению и, соответственно, возникновение «речи». Речь возникает, язык нет. И у ребенка речь возникает, проходит разные стадии, но не язык. Ни младенцы, ни их родители, ни родители родителей язык с его структурой и правилами не создают.

Ошибка языковедов, которую предчувствовал Соссюр, состояла в том, что язык выводили из форм сигнального общения; Соссюр же настаивал на том, что язык [из сигнального общения] не возникает. Собственно говоря, «не возникает» применительно к языку для Соссюра является принципом его лингвистики; сама тема возникновения языка теоретически табуируется им. И с этим должно согласиться. С другой стороны, половинчатость позиции Соссюра в теории языка выразилась в том, что язык не был выведен полностью за пределы сигнального общения людей между собой.

Сигнальное общение людей возникает в конкретных ситуациях и, так сказать, на виду друг у друга, с глазу на глаз. Дискурс общения всегда предзадан традиционной ситуацией. Поэтому понимание возможно «с полу-слова», без речения. Напротив, вся структура языка исходит из того принципа, что дискурс общения производится произвольно, порой случайно, в самой речи. Язык позволяет произвольно менять тему разговора – в этом его отличие от сигнального общения – и смысл языка как языка именно в этом. Условность, произвольность, конвенциональность знака в слове уже следствие этого целевого принципа.

Сигнальное общение существует у всех живых организмов. Есть свои формы сигнального общения и у человека: это мимика, пантомима, язык жестов, голос. В своей совокупности формы сигнального общения полностью достаточны для традиционного, социального образа жизни. Никакой потребности в языке при таких условиях не существует, поэтому язык и не возникает (Соссюр прав). Когда языковеды обращаются к этнографии, то возникает иллюзия, что все аборигены обладают языком, причем не менее сложным, чем люди цивилизации. Однако, надо иметь в виду, что все аборигены настоящего времени – это этнографический материал исчезнувших цивилизаций, так что ни о какой автохтонности аборигенов не может быть и речи. Люди цивилизации мигрируют, дичают, но язык сохраняется как таковой, подвергаясь лишь транформациям.

Язык (как и число – в отличие от счета) появляется вместе с цивилизацией, то есть по историческим меркам в пределах десятка тысяч лет. Появляется с использованием традиционных сигнальных форм общения человечества, но независимо от них. И причина появления языка имеет отношение к знанию технологий, причем, очень странному знанию: вне опыта, экспериментов, наблюдений. В истории философии первоисточникам знаний уделялось много внимания: это и сенсуализм, и рационализм, и априоризм. Между тем, история цивилизаций демонстрирует совершенно другой источник знаний: жреческие мистерии, трансовые ритуалы, сновидения, экстатические практики и энтузиазм. Первые знания появляются в готовом виде, в форме рецептов, а потом уже включаются программы познания в формах сенсуализма (Дж. Локк), рационализма (Р. Декарт), априоризма (И. Кант), культурно-исторической обусловленности трансцендентального субъекта (Г. Гегель).

Если обратиться к истории математики эпохи первых цивилизаций, то обращает на себя внимание следующий факт. Имеются чрезвычайно крючкотворные способы деления больших чисел друг на друга, причем никакого способа обоснования методов расчета нет, как нет и следов формирования любого из методов расчета. Иногда встречаются, напротив, очень простые способы расчета, и тоже без обоснования. Например, древние египтяне площадь круга вычисляли как восемь девятых диаметра в квадрате [Рыбников, 1994, с. 12] или одна двенадцатая квадрата длины окружности [Рыбников,