Шрифт:
Закладка:
Время – не только «честный человек» по выражению Бомарше, но еще и нечто «бодрое». Dasain М. Хайдеггера, в отличие от обычного Sain, есть нечто «бодрое». «Дазайн» – это «бодрое бытие», отчего переводчик переводит на русский язык «бытие» как «присутствие». Бодрость тоже имеет свою причину: это увиденное, внезапно раскрывшееся взгляду субъекта и, тем самым, ставшее легким для принятия решения или свершения действия. Увиденное феноменологически тождественно проясненному: видение и свет соотносительны, причем видение первично, свет вторичен.
Время существует физически не как движение, а как условие всеобщего видения; свет существует как производная видения. Видение, в свою очередь, есть атрибут субъектности. За счет субъектности время выходит за пределы физики.
В науке физики время увязывается с движением, а свет с электромагнитными колебаниями, «волнами». Это чисто историческая условность. За пределами этой условности время связано с субъектностью, а свет с видением. При анализе того, что такое «видение», опять приходится обращаться к субъектности, а субъектность вновь приводит к времени. Что самое странное в этой связи, так это выпадение «движения». И это не случайно. Полезно вспомнить великого Зенона Элейского с его вечными «апориями»: движения нет. – Того движения, которое представляют себе физики в образах текущей воды или летящей стрелы. Между тем, эти образы становятся бесполезными уже по отношению к электричеству: «ток идет» – что это значит? Ток течет и не может не течь. По отношению к «току» даже понятие скорости бесполезно: ток идет, но без скорости. Потому что физика «тока» другая, нежели течение воды в водопроводе. Для иллюстрации этой мысли достаточно вспомнить сказку А.С. Пушкина про работника Балду, который отправил на перегонки бесенка и зайчонка. Хитрость Балды состояла в том, что на старте был один зайчонок, а на финише точно такой же другой. Движение было обозначено, но его в натуре не было.
Если вспомнить «синематограф», то его принцип в том и состоит, чтобы видеть движение, которого нет. В кинематографе время реально, движение – нет. Точнее говоря, в кинематографе реальны две величины: время и видение. Они, а не движение, физичны, причем, друг через друга.
Видение (с ударением на первом слоге) – это самый странный феномен из всего, что есть в этом мире. В видении есть знание. Знание-сила. В видении есть бытие, причем, видящего и видимого. Быть, собственно, и означает видеть и быть увиденным – снова и снова. Поэтому всё повторяется и «вечное возвращение» есть вторая сторона бытия, она же время. Что касается видимого «мира», то он есть результат масштабирования времени. Есть бытовой масштаб времени, при котором многое исчезает из картины мира, а многое возникает в форме видимости по типу кино, в том числе движение и производные от него три формы времени.
Загадка Ф. де Соссюра о языке
В своих воспоминаниях о юности и годах учения Фердинанд де Соссюр упоминает один занятный случай. В 14 лет он без толку, как сам заявляет, учился в коллеже, внимание его было рассеяно, но как только в греческом тексте Геродота встретился странный языковой факт, он крепко запомнился, так что в течение ряда лет молодой человек возвращался к нему снова и снова. Не надо быть великими педагогом, чтобы в самом этом случае увидеть признаки гениальности. С точки зрения гносеологии гениальность состоит в том, что не только человек ищет истину, но истина сама находит того человека, через которого она сказывается более-менее внятным образом. В философии языка Ф. де Соссюр интересен именно своей гениальностью, независимо от того, как его идеи оцениваются коллегами и насколько он прав или не прав в своих теориях. При гениальности истина сквозит в творениях исследователя независимо от его личных научных взглядов. По этому поводу иронизировал еще Сократ: в его словах надо слышать не самого Сократа, а того «гения» (даймона, духа), который говорит в нем и через него.
Загадка о языке, о которой Соссюр твердил всю жизнь, формулируется вроде бы просто. Язык есть система знаков, но таких, которые не аналогичны всем другим знакам. В этой постановке сквозит ирония. Так и о человеке можно сказать: человек есть такая обезьяна, которая не аналогична всем другим обезьянам. Другими словами, человек и не есть обезьяна. Человек есть человек. Точно так же с языком: не будучи аналогичным всем системам знаков, язык не есть система знаков, а есть язык. Получается тавтология «язык есть язык». Но тогда возникает вопрос: что есть язык, если это не система знаков, но нечто очень похожее на нее?
Формулировку загадки о языке Соссюр переиначивает много раз. Так, он твердит о непрерывности языка во времени. У этой непрерывности есть определенный контекст. Например, в первобытной культуре огонь очага поддерживают непрерывно: по той простой причине, что его трудно возрождать, иногда невозможно. В этом контексте язык существует непрерывно потому, что людям вообще не дано его создавать. Во-первых, люди, поскольку они люди, не могут утратить язык – прежде, чем его создавать заново. Во-вторых, если бы такое даже произошло, язык во всех его морфологиях и синтаксисах создать не под силу любому сообществу людей. Альтернативы непрерывности языка нет: раз возникнув (неизвестным образом), язык существует непрерывно, лишь изменяясь во времени и географии.
В другой формулировке Соссюр указывает на то, что признаков генезиса языка в самом языке вообще не существует; существуют исключительно признаки трансформации языка в координатах времени и пространства. Отсюда смелые заявления, не без дерзкой иронии, о том, что либо язык вообще никогда не возникал, либо существует вечно (что одно и то же). Опять-таки, в этом контексте есть отсылка к тому, что язык не есть организм со своими проблемами роста, не есть результат эволюции и, тем самым, не есть обычный предмет естественных наук. Соответственно, язык нельзя понять аналогично системе химических элементов или физических взаимодействий. Язык не естественен. Загадка: язык сверхъестественен? Но
