Не успел понять «що це таке63», как белопанская Польша вторглась в пределы Советской России, захватив Правобережную Украину и даже сам Киев – «мать городов русских».

Наш Главный герой не понял – почему Киев – «мать»? Ведь, это же «он»?

Впрочем, воевать он не собирался:

«Та й мати її... Чи, його64? Все одно воювати не буду».

Часть РККА в коей служил наш Главный герой, была переброшена на Запад – против поляков, которых почему-то тоже называют «белыми». При первом же удачном случае, он тут же свинтил из расположения советских войск и привычно сдался в плен, попав в концентрационный лагерь в Тухоли…

Нагоняя как можно больше жути, замогильным голосом:

- …И тут наш Главный герой понял, что германский плен – был просто «Артеком», или какой-нибудь всесоюзной здравницей по сравнению с польским. Побои и издевательства начались сразу же. Затем поездка в запертом вагоне для скотов, где даже «по большому» - ходить приходилось стоя. Вновь прибывших в Тухоли, как следует избили – многих до смерти, заставили раздеться догола и забив ими под завязку барак, оставили подыхать от голода и холода…

Проглотив комок в горле:

- …Впрочем, про польские зверства вы можете в любой момент почитать в любой советской центральной газете – там только про них и пишут.

Шолохов, мрачно:

- Мы уже читали, товарищ Сталин. Когда будет суд над польскими офицерами?

- Скоро.

Голос из зала:

- Эти мрази не заслуживают суда! Расстрел и немедленно!

Его поддержали многочисленные одобрительные выкрики, типа:

«Польским собакам – собачья смерть!».

Мы с Мехлисом довольно переглядываемся: пропаганда сработала «на ять». Сработает она и против «фиников» - тем тоже есть что предъявить. Ну и против германцев, это само собой.

Чтоб утих гул, пришлось повысить голос:

- Если мы будем нарушать свои же законы - мы будем ничуть не лучше польских собак, товарищи! Однако, продолжим по сюжету…

***

Наш Главный негерой остался жив лишь благодаря Миссии французского Красного креста, после визита которого - положение пленных хоть немного облегчилось. Однако всё равно: пытки, издевательства по любому поводу и без него и, страшная смертность от недостатка питания, переохлаждения и болезной.

Но вопреки всему, он выжил и в этом воплощении Ада на Земле…

Ведь дома жена его ждали и дети, про которых он всё чаще и чаще с тоской и любовью вспоминал:

«Старшому синові вже шістнадцять років виповнилося. А дочкам – дванадцять, дев'ять та шість. Молодша піди і не пам'ятає батька...»65.

И вот наконец закончилась подписанием Рижского мира Советско-польская война 1919-1920 годов, закончился и польский плен для нашего Главного героя. Вот он вернулся на батьківщину66, выходит на станции с тощим сидором и идёт по дороге в направлении к своему родному хутору.

Подходит, глядь - а хутора то и нет!

Одни поросшие бурьяном развалины да покосившиеся деревянные кресты на четырёх осевших могильных холмиках. Один большой и три маленьких.

С трудом он находит полусумасшедшего старика, который рассказал ему:

«Твоих, мадьяры ещё в восемнадцатом году убили: бабу повесили, трёх девок сильничали всем гуртом, апосля заперли в хате, да сожгли… Ох, и кричали они – умом тронуться можно…».

«За что спрашиваешь? Так хто ж его знает? Вроде как махновцы на том хуторе останавливались, а те за ними гонялись. А может и брешут! Лютовали германы в тот август дюже… Напоследок, видно».

«…Сын? Да не - тот втёк. Да кто ж его знает, где он…. Среди беспризорников поищи. Может жив ещё, а может и… Нет».

Сюжет подходит к финалу, но без «хэппи-энда»:

- И вот наш «Главный не герой» рыщет по всем городам в поисках единственного, что у него возможно ещё осталось в жизни – родного сына: «Нічого, нічого… Син живий - значить наш рід селянський не згинув. Піднімемо господарство, одружу його і буду вік свій доживати, нянча онуків…»67.

Долго его поиски были тщетны, но всё-таки нашёл он сына…

- Где вы думали? В колонии для малолетних преступников, в коей он сидел за участие в вооружённой банде, грабежи и убийства. Заведующий учреждением говорит: «От расстрела, парня спас только его возраст».

И вот он с трудом добившись свидания, заходит в комнату… Слёзы текут у него из глаз, раскрыв объятия он идёт к сидящему у окна и смотрящему через решётку «на волю» подростку:

«Привіт, синочку!».

Тот оборачивается и наш Главный герой наталкивается (аж замер на месте) на жёсткий, холодный взгляд ещё молодого - но уже опытного и «перспективного» в будущем волка:

«Курить что принёс? Нет? А чё тогда припёрся, то?».

Наш Главный негерой, приложив ладонь к сердцу:

«Синку! Ти що? Не впізнаєш мене? Це ж я – твій батько!»68.

С головы до ног окинув насмешливо-циничным взглядом, тот:

««Батько», говоришь? Ну и где ты был, «батько», когда германы убивали мою маму и младших сестёр?».

Пока наш Главный негерой очами хлопал, вспоминая «постельные сцены» с Бо́рисом - происходившие в то самое время, когда убивали его жену и дочерей, сынок повелительно:

«Давай, «батько», дуй за папиросами – иначе дальнейшего разговора у нас тобой не будет. Ну, а если штоф ханки притаранишь или жменю «кокса» - так уж и быть, признаю тебя отцом. Да хоть родной матерью… Бугагага!!!».

И тут он наконец понимает, что у него ничего не осталось – ни хозяйства, ни семьи, ни наследника… Даже смысла жизни.

Шепча:

«Зараз, сину… Зараз…»69.

Наш Главный негерой выходит из комнаты свиданий и, снимая на ходу поясной ремень - идёт в сортир, где незадолго до этого заприметил подходящую перекладину и табурет… Ну или крюк для лампы на потолке, рядом с подоконником.

Завершая «сюжет»:

- Ну, а сам процесс самоповешения снимать не надо, это уже совсем «чернуха» будет. Достаточно и того, что он взглянет на перекладину, перекрестится и тяжело вздохнёт. Воображение зрителей дорисует всё остальное…

***

Когда я закончил, прямо осязаемо чувствуя на себе изумлённые взгляды и видя массово раззявленные рта «инженеров человеческих душ», в зале долго стояла тишина – которую иначе как «гробовой» и, не зовёшь. Даже досель чирикавшие на весеннем солнышке наглые московские воробьи за окном - уж больше не чирикали, навеки отчирикав своё…

Затем, первым хлопнул в ладоши Шолохов, за ним – Райзман и понеслось…

Когда «бурные и продолжительные» закончились сам(!) Михаил Александрович Шолохов, задыхаясь от переполнявших его чувств, восторженно возопил:

- Товарищ Сталин! У Вас – огромный литературный талант!

И опять – гром аплодисментов, переходящий в…

В груди немедленно учащённо «застучало», а душа воспарила над бренным телом: мнение Нобелевского лауреата (хотя и будущего) в области литературы - хоть что-то, да значат.

Думал – вновь будет «переселение» сознания, но Маркс миловал – остался я в теле «Друга всех литераторов и физкультурников».

Мечтаю, ибо