Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли мимо уже знакомой мне ванной и приблизились к широкой двустворчатой двери. Западное крыло.

Внезапно мне стало страшно.

— Там… что-то плохое, — выпалила я. — Что-то… гниющее.

Вот… вот, почему мне было неуютно в Стортон-холле, вот почему я чувствовала себя странно. Как будто нахожусь рядом с чем-то испорченным.

— Хм, — кашлянул ректор Стортон. — Интересное определение для родового проклятья. И давно вы чувствуете, что находитесь рядом с — как вы сказали? — чем-то гниющим?

Я кивнула.

— С тех пор, как впервые попала в Стортон-холл. В смысле… — Я покраснела. — Я не имею в виду, что ваше поместье какое-то плохое. Сэр.

Ректор Стортон раздраженно дернул ухом.

— Я вас понял, только не начинайте снова извиняться. Гниющее, хм… Очень точное определение, учитывая, что родовые проклятья накладывают, чтобы буквально сгноить корни фамильного древа. А вместе с этим — уничтожить и ветви.

— Боюсь, я ничего не понимаю.

Родовое проклятье? О чем он говорит?

— Сейчас поймете, Уннер. Хорошо, что вы все-таки изволили прочитать учебник к сегодняшнему дню.

С этими словами он распахнул дверь и, вопреки правилам вежливости, первым шагнул вперед, в темный коридор.

Я замерла.

— Уннер, я бы на сто шагов не позволил вам подойти близко, если бы не был уверен, что здесь безопасно.

Услышав это, я поспешила вперед. Не хватало еще выставить себя трусихой!

И вообще — вдруг он передумает раскрывать мне семейные тайны? А я уже настроилась.

Ох, провал, мое любопытство меня погубит в конце концов, как погубило одну широко известную мантикору.

Только пройдя несколько футов по коридору, шаг в шаг за ректором Стортоном, я поняла, почему ректор Тернер заявил: если бы я в самом деле побывала в западном крыле Стортон-холла, картины были бы последним, на что я бы обратила внимание.

Во-первых, их было не разглядеть: коридор, по которому мы шли, был абсолютно темным. Ни ночных огней, ни заряженных кристаллов, ни даже свечей — ничего. Только заклинание ректора Стортона освещало нам путь, отбрасывая на стены зеленые остветы.

Потускневшие обои, покрытые паутиной, — это все, что я смогла рассмотреть.

Наконец ректор Стортон остановился у одной из дверей. Выражение морды у него было… совершенно нечитаемое.

— Я должен был объясниться с самого начала, но, признаться, я впервые в жизни оказался в такой ситуации. Для вас, Уннер, разумнее всего было бы держаться от меня подальше. Я надеялся, что у меня у самого хватит силы воли не сближаться с вами, но… боюсь, моя сила воли дает трещину, когда речь идет о вас. Потому я решил прислушаться к Бену, который уверял, что я должен предоставить вам выбор. Учитывая… ситуацию, в которой мы оказались. Я прошу только держать в тайне то, что вы сейчас увидите.

Чувствуя, как бешено колотится сердце, я кивнула.

Ректор Стортон, помедлив несколько секунд, открыл дверь и и щелчком пальцев наколдовал множество оранжевых огоньков для освещения.

Я оглядела комнату и… закричала от ужаса.

Глава 36

Закрыв лицо руками, я глупо пытаясь спрятаться от открывшейся мне картины. Хотя, если разобраться, ничего страшного я не увидела. Просто гостиная — просторная, старая, даже обветшавшая, освещенная желтым светом огней. Обычная, насколько может быть обычной богато обставленная комната с мебелью, хранящей следы былого великолепия, огромным широким камином и окнами, закрытыми тяжелыми портьерами.

Ничего необычного. Вот только вся эта гостиная была утыкана статуями из серого камня. Некоторые из них стояли, некоторые — сидели на диванах и креслах, обтянутых гладкой тканью, когда-то наверняка нарядно блестевшей.

Но дело было даже не в этом. Дело было в ужасе, которым веяло от всей комнаты, что-то животное, страшное, необъяснимое. Разве могли меня так сильно напугать статуи?

— Уннер. Уннер, дышите. Вы хотите отсюда уйти?

Дышать. Да, я должна дышать. Иначе магия опять вырвется на свободу, и я не рискнула бы предсказать, чем это обернется.

Раз, два, три, четыре… На тридцатом медленном вдохе я почувствовала, что колотящееся в груди сердце немного успокаивается. Или дело было в том, что моего локтя коснулась тяжелая теплая лапа?

— Уннер? Уйдем?

Вдох-выдох. Уйдем, да сейчас же! Я уже успела испугаться, смысл теперь уходить? Теперь я хочу понять, в чем тут дело.

Приоткрыв один глаз, я снова осмотрела статуи. Кажется, они немного изменили позы?

— Что это такое? — выдавила я. — Вы обращаете людей в камень? Как горгоны?

Ректор Стортон по-кошачьи фыркнул.

— Это моя семья, Уннер. И причина, по которой я хотел бы, чтобы вы держались от меня как можно дальше.

Что? Но это статуи!

— Вы же сказали, что вы сирота.

— Верно. Разве могу я считать иначе, если мои отец и мать обратились в камень?

— О. Но почему?

Ректор Стортон не ответил. Сделал несколько шагов вперед и остановился перед статуей женщины в старомодном очень пышном платье. Камень почти стер черты ее лица, но мне показалось, что она была очень… живой, быстрой, стремительной, как ручей. Может, потому что ее волосы были растрепаны, а я знала, что аристократкам этого никак нельзя допускать.

— Это моя мать, Баронесса Стортон. Ее звали Кларисса. Дрангур рассказывал, что она была очень красивой и часто нарушала правила — уж не знаю, что он имел в виду под этим.

Я всмотрелась в каменное лицо женщины, даже сейчас казавшееся беспокойным. Как будто вот-вот тонкий нос сморщится, веки опустятся, а удивительно крупная для женщины ладонь взметнется в стремительном жесте.

— А это мой отец. Про него Дрангур все время говорил: «Глаза бы отцовские тебя не видели!». Это