здесь церковный историк приобретет больше знаний, чем из рукописных заметок, сохранившихся в библиотеках. Каждое богослужебное действие оставляет в душе присутствующего впечатление, что оно, действие, дошло до нас по преданию от веков самых отдаленных. А замечательное странноприимство, оказываемое чужестранцу везде на Афоне, нигде так прекрасно не выражается, как в храмах. Монахи отнюдь не чуждаются иноверцев, и даже приглашают их входить в главную часть храма (алтарь), куда во время богослужения имеют доступ одни священнослужители.

Пребывание этого путешественника в Ватопеде совпало с двухнедельным Успенским постом. Это давало ему повод ближе присматриваться к церковным порядкам. И он с большим чувством описывает свое присутствие во время всенощной и литургии, по-видимому, в день Успения, — этим описанием Керн и заканчивает повествовательную часть своей брошюры. «Очень поучительно было для меня, — говорит он, — участие в торжественном ночном богослужении. Среди глубокой ночи удар в колокол пробудил меня от сна. В мою дверь постучался монах, заботам которого я был поручен. Он объяснил мне, что скоро начнется торжество». Немецкий ученый в поэтических красках описывает, как среди ночи, в полной тишине собирались монахи в храме; его воображение было поражено сиянием многих паникадил и бесчисленных свечей, — сиянием, отражавшимся в золоте и драгоценных камнях, украшавших иконы. Предупредительность иноков простиралась так далеко, что ему было назначено место возле служащего архиерея, одежды и трон которого приводили его в восхищение. На его счастье, ему случилось видеть пострижение в монахи, происходившее за всенощным бдением. Немец простоял в церкви два часа. И пожелал присутствовать за литургией, для каковой цели монах опять разбудил его в половине шестого часа. Литургию совершал тоже архиерей.

Все это говорит хотя и немец, и протестант, но слушать его можно, как нам представляется, с большим удовольствием.

Неделя в Константинополе[81]

Мое решение спутешествовать в Константинополь, — хлопоты с заграничным паспортом. — Отправление на «Олеге» из Севастополя, маленькое приключение. — Товарищи по кают-компании, — знакомство с заграничным греком. — Красоты Босфора, — вид на Св. Софию с рейда. — Поселение в Пантелеимоновском подворье. — Первый день в Константинополе и проводник кир-Димитрий (вопрос о его национальности).

Один из достоуважаемых профессоров нашей Академии, не по книгам лишь изучавший Восток, не раз говорил мне с укоризной: «Как это бываете вы в Одессе и Крыму и не съездите в Константинополь, в этот знаменитый и прекрасный город! Всего ведь немного больше суток езды на пароходе — это непростительно».

Я и сам хорошо сознавал, что этот упрек справедлив. И, однако же, все-таки не ехал в Константинополь[82]. Причины, удерживавшие меня, были чисто и исключительно психологические. По свойству своего характера я не способен выходить из той узкой житейской сферы, в какую ставят меня мои прямые обязанности. Хлопоты с каким-то заграничным паспортом, какими-то «визами», перспектива попасть во власть каких-то консулов, кавасов, проводников-толмачей — все это казалось мне настолько неприятным, что я мечтал о Константинополе, но двинуться в него не решался.

Наконец в моем душевном настроении произошел благодетельный кризис. Благодаря вниманию одного высокопоставленного лица, проживавшего до начала текущего года в Москве, я получил возможность если не ехать в Константинополь, то жить там без малейших хлопот и забот, причем мне даны были рекомендации, создававшие для меня наилучшие условия жизни в турецкой столице. Колебаться уже не приходилось, и я воспользовался удобным случаем. — Хлопоты с паспортом (в июне прошлого года) хотя и потребовали от меня, вследствие несоблюдения мной некоторых формальностей (с которыми я вообще совсем незнаком), неоднократной явки в канцелярию московского генерал-губернатора, но все кончилось благополучно. Причем я с удивлением узнал, что турецким консулом в Москве с давних пор состоит известный банкир — еврей г-н Поляков.

Так как я не имел в виду прямо ехать в Константинополь, но вознамерился наперед совершить для своего освежения прогулку по Южной России, то я начертал себе следующий длинный маршрут: Кавказ, Владикавказ, Военно-Грузинская дорога, Тифлис, Батум, берега Южного Крыма, Севастополь, Константинополь, Одесса, Сергиев Посад, — маршрут, который я выполнил с точностью «особы».

Путешествие в Константинополь началось из Севастополя, где я 21 июля в 8 часов утра благополучно сел на пароход, раз в неделю отправляющийся в Константинополь и возвращающийся обратно. Говорю: сел благополучно, если не считать того, что я не предъявил своего паспорта в севастопольском порту для штемпельной отметки о времени выезда за границу, но эту мою оплошность любезно исправил таможенный (или полицейский) офицер, приказав жандарму уже после второго пароходного свистка сбегать на берег, что тот и исполнил с замечательной быстротой. Пароход назывался «Олег» — имя несколько претензионное. Известно, что некогда русский князь Олег со своей дружиной прибил свой щит ко вратам Константинополя, но наш сравнительно небольшой пароход не мог быть опасен для турецкой столицы. Если бы даже он был наполнен не мирными мореплавателями, а готовыми к браням русскими солдатами, то и тогда он не в состоянии был бы сделать ничего такого, что сделал Олег: Константинопольский пролив усеян турецкими крепостями и крепостцами, вероятно, недремлющими, да и в Константинополе в настоящее время нет никаких ворот, к которым можно было бы прибить русский военный щит.

Моетпароходное общество было очень немногочисленно (таким в особенности казалось мне оно после многочисленного общества на том пароходе, на котором я плыл вдоль берегов Крыма). Его составляли: капитан, любезный господин, неизменно являвшийся к нам в кают-компанию к чаю, завтраку и обеду и бывший самым внимательным хозяином; севастопольский прокурор, ехавший полюбоваться видами Константинополя на время до возвратного рейса и много толковавший на основании лишь слухов о прелестях Принцевых островов (в Мраморном море); старший механик, подражавший капитану в аккуратности визитов к нам и в любезности. С этим господином у меня были бесконечные споры, разнообразившие время, о том, что выше: «опыт или теория»? Он стоял за опыт, а я как представитель идеалистического учреждения, где профессорствую, — за теорию, причем прокурор обыкновенно брал сторону старшего механика — и я должен был говорить за двоих, что, впрочем, нимало меня не стесняло. Наконец, с нами ехало двое французов (по-видимому, это были коммерсанты, не чуждые туристских целей), ничего не знавших по-русски, кроме одного слова, притом же произносимого ими на французский лад: wodky. Эту wodky я всегда во время стола безмолвно пододвигал к ним поближе и в награду удостоился услышать от них два слова: wodky-merci. При моей подвижности, мне, однако же, было слишком мало такого общества, и к счастью я несколько расширил число своих собеседников, познакомившись во время прогулок на «юте» с