или мог видеть, и не только пересказывает, что происходило, но и каким образом, под какими влияниями, напротив, замечает Бароний — писатель анализа пересказывает дела давно минувшие и с которыми по большей части незнаком его век, и повествование о таких делах, случившихся в каждом году, подтверждает памятниками»[319]. (Бароний — как видим в своих понятиях отступает от наших понятий о летописи и истории; история, по мнению его, повествует о настоящем, а летопись о прошедшем; таких же понятий в древности держался и Тацит). Подобным указанием, почему именно он выбирает для своего повествования форму анализа, Бароний хотел показать себя свету украшенным ореолом неподкупного беспристрастия, чтобы доставить себе перевес в особенности над центуриями.

Главный предмет, на котором сосредоточивается внимание анализ — это папство, чего не скрывает отнюдь и Бароний, когда говорит: «моя задача чрез все века показать, насколько сознавалось и сохранялось видимое главенство католической церкви, от Христа Господа установленное, на Петре основанное и от его законных, истинных наследников, римских первосвященников, ненарушимо охраняемое, благочестиво оберегаемое и никогда не повреждаемое, — показать, что сознавалась и сохранялась всегда единая видимая глава этого таинственного тела Христова, какой подчинялись остальные члены»[320]. И поставив себе за правило полагать хранение устам своим касательно полемика-апологетических целей своего сочинения, Бароний во введении к сочинению лишь следующим деликатным образом намекает о своем истинном намерении, какое он имел, описывая свой главный предмет — именно папство. Указав на существование нелестного для папы мнения о нем, как об антихристе, Бароний говорит, что это весьма схоже с тем, как если бы кто-либо изображение какого ни будь царя, украшенное с изумительною роскошью жемчугом, разбил, а теми жемчугами вздумал украсить безобразнейшее изображение какого-либо чудовища и стал бы бесстыдно утверждать, что этот-то образ и есть тот самый образ благороднейшего царя, который и должен быть украшен драгоценными камнями. Подобным же образом, прибавляет Бароний, некоторые обезображивают и прекраснейший образ церкви, делая из церкви синагогу сатаны, из Иерусалима Вавилон, и наконец, что страшно и сказать, из Христа (?) делают антихриста»[321]. С такою же тактикой, с какой он во введении к своему труду, сколько возможно, умышленно игнорирует своих протестантских противников, и в продолжение своего сочинения он лишь редко касается воззрений центуриаторов, как будто бы полемика для него дело стороннее, как будто бы для него важнее всего объективность фактов, историческая подлинность источников, полнота и богатство представления предмета — и только. Прикрываясь таким беспристрастием, Бароний с целью поймать на свою удочку непроницательного читателя самым докторальным тоном уверяет, что все, что он будет рассказывать, все это до последних мелочей заимствуется из несомненных источников. Бароний говорит: «у древних римлян, со времени самого основания города, поручено было понтифексам составление аннала, церковь христианская выражала не меньшую заботливость. Почти одновременно с возникновением Римской церкви св. Климент епископ Римский, назначил для составления церковных аннал семь нотариев, которым даны в помощники иподиаконы. Все, что ими записывалось, все это, по уверению Барония, самым внимательным образом пересматривалось папами и потом сохранялось в архивах церковных»[322].

Стараясь таким образом поставить свой труд касательно его достоверности выше всякого сомнения, Бароний с полною бесцеремонностью начинает петь свою папскую песню. И вот для него несомненный факт, что апостол Петр в 44 году по Р. Хр. приходит в Рим, облекает себя властью Римского епископа и остается на этой кафедре целых 25 лет[323]. В последующей истории папства Бароний самым беззастенчивым образом приводит, где нужно ему, и такие папские декреталии, которые отвергнуты и опровергнуты были центуриаторами и в которых папа римский уже с самого начала этой церкви обозначается как episcopus universalis ecclesiae. Играя беспристрастием как мячом, он отказывается от известного, выгодного для папства, документа: donatio Constantini, по смыслу которого будто бы Константин В. передал папе права императорские над западною империей, отказывается, но совершенно по другой причине, чем как это делали протестанты. Баронию кажется несогласным с достоинством римского первосвященника получать дары от человека. «Это противно чести римской церкви, чтобы она одолжена была подобным подарком человеку, чтобы владела humano jure тем, чем она может владеть divino jure. Она не может получить от человека то, что ей уже дано в лице Петра, князя апостолов, от Бога и Христа»[324], т. е. власть высшую самой императорской власти. Что же касается до существования акта donatio Constantini, то Бароний думает, что этот акт составлен греками с целью компрометировать священный Рим. Это всегдашняя лазейка Барония: если документ почему ни будь не угоден ему, при его стремлении оправдывать и защищать папство, то он преспокойно приписывает его или грекам, или еретикам. Бароний, например, встречается с таким фактом: папа Гонорий, при всей своей папской непогрешимости, попадает в актах VI вселенского собора в список приверженцев монофелитской ереси. Бароний нисколько не затрудняется отвергнуть этот факт. Он говорит, что дело это очень естественное: еретики поставили это имя в список ересиархов, а в первоначальных актах соборных этого имени быть не могло, по уверению Барония[325]. Самым затруднительным фактом, с которым приходилось иметь дело Баронию, это был факт дарования папе Бонифацию греческим императором Фокой титла: «епископ всей церкви». Но историк наш ничуть не теряется при виде такого факта. Что будто император Фока впервые дал папе подобное титло — это, по взгляду его, клевета нововводителей, — так он называет здесь центуриаторов, — которые, по его словам, пользовались всевозможными махинациями для ниспровержения учения о главенстве римской церкви. Но так как самого документа, на котором опирались центуриаторы, нельзя было вовсе игнорировать, то Бароний старается дать этому документу другое толкование. Он говорит, что Фока в этом случае лишь отнимал титло епископа всей церкви у патриархов церкви Константинопольской, которые неправо присваивали себе титул, принадлежащий лишь папе. Да и спорить тут, по Баронию, собственно не из чего, когда от времени пришествия Господа до самого Фоки — как показывают анналы — нельзя указать ни одного года, когда-бы не блистало главенство римской церкви; «итак легче, замечает Бароний, утверждать, что не светит солнце, или не согревает огонь, чем затемнить повсюду рассеянный луч этой истины»[326]. В таком-то виде представляется история папства у Барония в противоположность центуриям.

Как составители центурий при своих целях видят доказательство особенной божественной милости касательно церкви в том, что, при всем затемнении её первоначального блеска в после апостольские времена, оставались еще такие лица, которые сохраняли слово Евангелия в большей или меньшей чистоте и которые не дозволяли вовсе