К счастью, у меня были Тесс и Эдвард, которые не давали мне пропасть. На мой день рождения в нашу лесную глушь приехал грузовик. Эдвард, стоя у окна, кричал: «Сюда! Сюда!» Мне пришлось добровольнопринудительно запереться в спальне, чтобы мой подарок затащили в дом, а я этого не увидел. Я покорно подчинился, обезоруженный любовью, которую демонстрировали жена и сын: он — своим радостным энтузиазмом, а она — многообещающими взглядами. В полной темноте я растянулся на кровати и, закрыв глаза, размышлял над тем, чем я заслужил такую любовь, и что случилось бы с этой любовью, будь моя тайна раскрыта.

Наконец я услышал, как Эдвард взбежал по лестнице и забарабанил в дверь. Схватив мою руку двумя своими ручонками, он потащил меня в студию. Гигантская зеленая коробка, перевязанная лентами, занимала полкомнаты. Тесс, сделав реверанс, протянула мне ножницы.

— Как глава этого поселения, — произнес я торжественно, — прошу моего сына разделить со мной честь открытия этого памятника.

Мы разрезали ленты, разломали картон, и перед нами предстало чудо.

Это был старинный орган. Маленький, слабый, но вполне достаточный для того, чтобы я мог экспериментировать со звуком. Пока Эдвард дергал регистры, я отвел Тесс в сторону и спросил, откуда она взяла деньги на такую роскошь.

— Еще в Сан-Франциско, — ответила она, — а может, даже в Чехословакии, я решила, что сделаю это для тебя. Пенс тут, доллар там, немного обаяния при торге с продавцом… Кое-что добавили твоя мама и Чарли… Мы с Эдди нашли его в одной старой церкви в Каудерспорте. Я понимаю, это, конечно, не…

— Это потрясающий подарок!

— Не беспокойся о цене, милый, просто играй.

— Я дал на него три своих доллара, — с гордостью сообщил Эдди.

Я обнял их обоих и прижал к груди, а затем сел за орган и сыграл «Искусство фуги» Баха, снова потерявшись во времени.

Несколько дней спустя, когда мы с Эдвардом вернулись из детского сада, дома никого не было. Я накормил его и посадил перед телевизором смотреть «Улицу Сезам», а сам поднялся в студию, чтобы поработать. На органе я увидел неровно вырванный из блокнота листок бумаги, на котором почерком Тесс значилось: «Надо поговорить!» Под запиской лежал список пассажиров с именами Унгерландов. Я понятия не имел, как он мог попасть моей жене в руки из закрытого на ключ ящика письменного стола.

Я услышал, как хлопнула входная дверь, понял, что забыл закрыть ее на задвижку, и первой мыслью было, что это пришли за Эдвардом. Я бросился вниз и увидел Тесс, входившую в дом с ворохом покупок в руках. Я выхватил у нее несколько тяжелых пакетов, и мы отправились в кухню, где стали раскладывать покупки по полкам. Казалось, все ее мысли заняты только консервированными бобами и морковкой.

Когда мы закончили, она стряхнула воображаемую пыль со своих ладоней и спросила нарочито невинно:

— Ты видел мою записку?

— Про Унгерландов? Где ты взяла список пассажиров?

Она сдула упавшую на глаза челку.

— Что значит: где взяла? Ты оставил его на телефонном столике. А вот где ты его взял?

— В Хебе. Помнишь отца Глинку?

— В Хебе? Девять лет назад? Так это мы из-за него туда ездили! Зачем тебе эти Унгерланды?

Мне нечего было ответить ей.

— Ты что, все еще ревнуешь меня к Брайану? Тебе не кажется, что это попахивает сумасшествием?

— Тесс, я не ревную. Просто, раз уж мы оказались там, я решил помочь ему в составлении его генеалогического дерева. Найти его деда.

Она взяла список пассажиров и прочла.

— Нет. Это невероятно. Когда ты успел с ним поговорить об этом?

— Старая история. Случайно встретились в «Оскар-баре», зацепились языками, я сказал, что мы собираемся в Германию, а он рассказал про своих предков-эмигрантов, которые приехали из Германии, и попросил меня зайти в Государственный архив, поискать там какие-нибудь сведения о его семье. Помнишь, я ходил в архив? Там я ничего не нашел, и когда мы оказались в Хебе, просто так спросил у отца Глинки, не посмотрит ли он в церковных книгах, вдруг там что-то есть про Унгерлендов, ведь Хеб тоже был немецким городом, и он нашел вот это. Вот и все.

— Генри, я не верю ни единому слову.

Я шагнул к ней, мечтая обнять и прекратить этот разговор.

— Дорогая, я всегда говорю тебе только правду. Она отстранилась и сказала, холодно глядя мне в глаза:

— А почему Брайан не мог спросить об этом у своей матери?

— У матери? Я не знал, что у него есть мать.

— Генри, у всех есть мать. Мало того, она живет в нашем городе. Ты можешь пойти и рассказать ей, как ты все еще ревнуешь меня к ее сыну.

— Но… я же искал ее в телефонной книге… Там больше нет никаких Унгерландов.

— Ты смеешься? — Тесс скрестила руки на груди и покачала головой. — У нее другая фамилия, она вышла замуж во второй раз, когда Брайан еще учился в школе. Кажется, ее новая фамилия — Блейк. Да, точно, Айлин Блейк. И она сама должна помнить его деда. Он дожил до ста лет, и она всегда называла его «выжившим из ума старикашкой», — она развернулась и стала подниматься по лестнице в спальню.

— Его звали Густав? — крикнул я ей вслед.

Она посмотрела на меня через плечо, задумалась, вспоминая…

— Нет… Не Густав. Джо. Безумный Джо Унгерланд. Так она его называла. Дед Брайана. Они все там сумасшедшие в этой семейке. Мамаша не исключение.

— Ты уверена, что его звали не Густав Унгерланд?

— Похоже, теперь я буду называть тебя Безумный Генри Дэй… Ты мог все это узнать даже у меня. Но если уж ты так всем этим интересуешься, почему бы тебе не поговорить с матерью Брайана? С Айлин Блейк.

Она остановилась на лестнице, перегнулась через перила, и ее длинные белые волосы свесились вниз, как у Рапунцель.

— Это, конечно, очень мило, что ты все еще ревнуешь меня, но тебе не о чем беспокоиться, — она послала мне воздушный поцелуй. — Передавай привет старушке.

Она валялась, засыпанная опавшими листьями, и не мигая смотрела в небо. Лишь проезжая мимо нее в третий раз, я понял, что это кукла. Еще одна была привязана красным шнуром к стволу рядом стоящего дерева, а ее оторванные руки и ноги болтались на ветках. Голова третьей висела на конце длинной веревки, а ее обезглавленное тело торчало из почтового ящика в ожидании