И я пытался помешать этому с помощью обмана и манипуляций.

Шепот прекратился, головы поворачивались между Арчером и мной в ожидании. Бри подошла к Арчеру, тихо встав рядом со своим мужем. Как будто ее присутствие там говорило с ним каким-то безмолвным образом, понятным только ему, он взглянул на нее, одарив улыбкой.

Мое сердце набрало скорость, учащенно колотясь. Мне все еще нужно было кое-что еще сказать.

— Наш папа и его брат пришли к такому ужасному концу, на шоссе, измазанные кровью. Ты был там. Ты знаешь. — Я на мгновение закрыл глаза. Поморщился. Мои руки дрожали. Во всей комнате воцарилась тишина, только звук моей пульсирующей крови эхом отдавался в голове. Я снова встретился взглядом с Арчером. — Я часто ездил туда, где это произошло… просто сидел на обочине дороги… представляя сценарий, в котором я мог бы вмешаться, как-то остановить это. Я ездил туда сегодня, и мне вдруг пришло в голову, что если ты найдешь в своем сердце силы простить меня, по-настоящему простить меня, то каким-то образом мы остановим это. Разорвем порочный круг. Я хочу этого для нас, Арчер. Я хочу этого для твоих сыновей и для тех, с Божьей помощью, которые когда-нибудь у меня могут родиться.

Мое сердце продолжало колотиться, пальцы дрожали, пока я ждал. Он взглянул на свою жену, еще одно невысказанное движение между ними, а затем он повернулся, направляясь ко мне. Выйдя на сцену, он поднял руки.

«Никто из нас не может вернуться назад. Но сейчас мы здесь. И что касается новых начинаний, это довольно отличное место для начала. Я полностью согласен, если ты согласен».

Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо, а затем убрал ее, чтобы заговорить.

«Братья до конца», — показал он.

Я издал тихий сдавленный смешок, который был наполнен огромным облегчением, которое я почувствовал.

— Да. Да, я полностью согласен. — Я обнял своего брата, крепко сжимая его, видя, как Бри вытирает слезу со своей щеки, наблюдая за нами с того места, где она стояла. Я сделал ей знак присоединиться к нам, и она направилась к сцене. Город мог не простить меня и никогда больше не доверять мне. Но ко мне вернулась моя семья. Они дали мне еще один шанс, и я собирался ухватиться за него обеими руками. И теперь я знал с абсолютной уверенностью, что мой отец любил меня. Он не выбросил меня. Он никогда не думал обо мне как о второсортном или как о ком-то, кого он не хотел. Меня любили.

Но даже если бы нет, я был любим сейчас, и, Боже, я был благодарен.

Бри добралась до того места, где мы стояли, и обняла нас обоих.

— Есть причина, по которой ты носишь… — ее брови нахмурились, когда она уставилась на мою руку на плече Арчера, — …ослиный наперсток?

— О, э-э, это возвращает кое-куда, — сказал я, когда мы отошли друг от друга. — И я хотел, чтобы это воспоминание было здесь сегодня вечером. — Чтобы придать мне сил. Чтобы напомнить мне, зачем я это делал.

— Это приятное проявление семейной привязанности, — услышал я чей-то голос. — Но я не знаю, должен ли он по-прежнему быть шерифом. Вы читали страницу сорок семь? Что он за образец для подражания?

У меня не было аргументов против этого.

Бри наклонилась к микрофону, снова начался ропот, несколько человек все еще были поглощены моей папкой стыда, другие задавали вопросы о последствиях. Я слышал, как кто-то сказал, что семья — это одно, но общественная служба требует более высоких стандартов.

— У всех нас есть списки того, чего мы стыдимся, — сказала Бри, оглядываясь вокруг. — Возможно, не с таким количеством, э-э, дополнений. — Она неловко рассмеялась. — Но каждый из нас мог сделать что-то свое. Что было в твоем? — она наугад указала на аудиторию. — Или в твоем? — она передвинула палец влево.

Очевидно, предположив, что вопрос был не риторическим, Элмер Ланн встал, засунул руки в карманы, опустил голову и признался:

— Иногда, когда мне скучно, я иду в библиотеку и меняю обложки всех книг. Это дает немного острых ощущений.

Последовал громкий, резкий вдох.

— Ты злобный ублюдок! — сказала Мэри Кенни, городская библиотекарша, вставая и с ненавистью глядя на него.

Вся толпа повернулась, когда Клайд Шапель встал.

— Я притворился духом по имени Алукард.

Его сестра Джун медленно поднялась на ноги, ее глаза расширились от недоверия.

— Той, с кем мы годами разговаривали через спиритическую доску в детстве? Той, кто требовал раскрыть все наши секреты и угрожал вытащить нас из постели за ноги, если мы откажемся? Этой Алукард?

— Да, — сказал он застенчиво. — Это она. Э-э, я, я имею в виду. Я — это она.

— Я всю свою сознательную жизнь боялась Алукарда, ты больной дьявол! — она бросилась к нему, но была остановлена своей лучшей подругой Хани Смайт.

— Я задавил собаку моего тестя и заменил ее новой, — признался Билл Доннелли.

— Чуи? — Мэри Фландерс ахнула. — Чуи нет…Чуи?

Норм поднялся, склонив голову, глаза Мэгги расширились от чего-то, похожего на панику.

— Я покупаю картофельный салат, якобы по секретному рецепту, в Костко рядом с автострадой. — Раздался коллективный вздох, когда Норм снова опустился на свой стул. — Он лучший, — пробормотал он, защищаясь.

— Ну, теперь тебе придется уйти на пенсию. От стыда, — услышал я обвиняющее шипение Мэгги.

Крикет встала.

— Я убила мужа Бетти и не сожалею об этом. — Моя голова, а также головы Арчера и Бри повернулись в унисон. Раздался еще один коллективный вздох, когда вся толпа повернулась в ее сторону. Она наклонилась, взяла Бетти за руку и огляделась. — Он избивал ее. Он столько раз бил ее по голове, что удивительно, что она вообще держалась за какие-то слова. И поэтому я убила его. А еще я случайно убила его кота, Боба Смитермана. Он прошел перед лопатой, которой я размахивала. Но об этом я действительно сожалею. Я купила ему самое большое надгробие, которое могла себе позволить, но, мне кажется, этого недостаточно.

Бетти встала, ее рука все еще была сжата в руке Берта, который сидел рядом с ней.

— Я должна была быть той, кто отправится в тюрьму за то, что позволила насилию продолжаться так долго. Это моя вина, что ты была… — ее брови нахмурились, а пальцы барабанили по черепу, пока она боролась за слова.

— В тюрьме, — сказала Крикет.

— В заключении, — предложил Берт.

— Лишена свободы, — подсказал я, наклоняясь к микрофону.

— Да! —