как смотрим на других. Они же у нас под самым носом, и мы просто не можем увидеть их лицом к лицу. Даже если ты страдаешь из-за них, и они называют тебя бесстыжим маленьким упрямцем, они остаются твоими родителями, независимо от обстоятельств. Но после тех дней, за которые я прошерстил целый городок, отделяя настоящих от Полукровок, я впервые внимательно изучил каждого из своих родителей – и сидя тогда за пластиковым столом тем субботним днем, ощутил бешеные колики. Отец неизменно лыбился и смотрел сосредоточенно, как и всегда. Но я никогда ранее и не замечал, что он просто пялится своими бездонными глазами, а не смотрит на что-то конкретное. А солнечные лучи сияли на гладком лице моей матери, но она не щурилась от них. Кроме того, ее глаза даже не двигались вправо или влево, вверх или вниз – они просто оставались неподвижны, как у большой куклы. И чем дольше я сидел за пластиковым столом рядом с родителями, жуя гамбургеры, хот-доги и картофельный салат без яичных белков (потому что после единственного раза, когда я попробовал картофельный салат с яичными белками, я отказался это есть раз и навсегда), тем сильнее я ощущал колики внутри. Мои родители делали то же, что должны были бы делать настоящие родители в их случае. Но я не состоял с ними в биологическом родстве, как вам должно быть известно из моего личного дела. Я был усыновлен в младенчестве и оказался не более чем реквизитом, позволявшим им казаться теми, кем они не являлись.

Каким-то образом я знал о том, что был усыновлен, еще до того, как они признались мне в этом, и понимание этого факта счастья мне не прибавляло. Но тем субботним днем во время обеда я мысленно возносил хвалу всему, чему только можно, за то, что мои родители не были мне настоящими родителями, ведь в ином случае я и сам был бы Полукровкой. Пусть я даже не знал толком, как работает на самом деле призрачная связь между настоящими людьми и Маленькими, могут ли настоящие рождать Полукровок, или наоборот. Друга я потерял еще раньше, чем мог бы узнать об этих вещах (как и о многих других), и ненавидел это всем своим естеством. И как я уже упоминал, вся моя ненависть к Человечкам переросла в ненависть к Полукровкам. Не потому ли так произошло, что мои родители принадлежали к тому же племени?

Теперь-то стало ясным, и в этом бессмысленном мире имело смысл то, что мои родители оказались Полукровками – настолько часто клеймили они меня как бесстыжего маленького упрямца, а я не был упрямцем, я был настоящим человеком, боящимся и ненавидевшим Человечков и не желавшим принять подобный порядок вещей в этой реальности. Не знаю, смогли ли бы меня понять настоящие родители, но мне хотелось бы так думать. Мне хотелось бы думать, что существовало хоть что-то значимое, пусть немного, в этом механизированном мире, в котором я был рожден. Но те два Полукровки, сидящие со мной за одним пластиковым столом, только унижали меня, называя бесстыжим маленьким упрямцем, потому что они желали задушить мою чувствительность к истинному положению вещей на глубочайшем уровне, чтобы затуманить мой разум при взрослении, подготавливая к вхождению в общество – чтобы я стал таким же тупым бревном, как и окружающие поголовно (за исключением людей, похожих на единственного в моей жизни друга). В мгновение ока, пока я жевал то ли гамбургер, то ли хот-дог, во мне еще сильнее забурлила ненависть к ним.

В ту ночь я ворочался без сна в своей кровати, осознавая собственный статус-кво у себя дома и гадая, как же теперь жить дальше – смогу ли я продолжать жить так, как всегда жили обычные люди бок о бок с Человечками, давно приняв как должное их существование и смирившись с ним, пусть даже ни в одной книге не было ни словечка о том. Но я пришел к выводу, что не могу пойти таким путем.

Должно быть, уже наступила середина ночи (я не смотрел на часы), когда я прокрался в родительскую спальню. Они оба лежали на спине лицами вверх – гладкое лицо отца с нацепленной улыбочкой и сосредоточенным взглядом и гладкое лицо матери с вытаращенными глазами. Не знаю почему, но глаза их обоих были широко раскрыты. Может, они вообще не спали никогда. Я никогда не был из числа тех, кто подглядывал в родительские спальни.

– Папа! Мама! – позвал я, пытаясь привлечь их внимание. Они не пошевелились. Возможно, спали, но как-то по-особенному, по-своему. – Я хочу вам сказать… – продолжил я. – Хочу сказать я вам то, что… – я запнулся, а затем во всю силу легких выкрикнул: – Я бесстыжий маленький упрямец! Я ненавижу Маленьких Человечков! Я ненавижу их сильнее всего на свете! Но даже еще сильнее, чем их, я ненавижу вас!

Затем я вскочил на кровать и занес над ними взятые из кухни ножи. Тык-тык-тык! Хрясь-хрясь-хрясь! Они не издали ни писка при этом. Я скажу лишь вам, чтобы вы знали – тела Полукровок оказались не такие же мягкие, как у Маленьких, и мне пришлось изрядно потрудиться над телами тварей, звавшихся моими родителями.

* * *

Я нисколько не удивился тому, что так и не побывал в зале суда после моего поступка, учитывая то, что было мне известно, однако и не знал заранее, что окажусь теперь здесь. Как ни назови этот скорбный чертог, чем бы он ни был, здесь не тюрьма – мне здесь предоставили подобающее образование, словно взращивая ум и чувствительность. Наверно, таков и был ваш план – растить меня здесь, как растение. Я бы на вашем месте именно так и сделал бы, чтобы дать плодоносные всходы моему глубинному пониманию истинной сути вещей. Вы же подготавливались заранее, хотели знать, что я не единственный, сделавший то, что я сделал, по этим же причинам. Я прав, док? Но посудите сами. Я уже здесь так долго. Как много еще таких же докторишек продолжит приходить сюда и выслушивать мою историю? Вы на мне обучаетесь, что ли? Мы же оба знаем, что я ничуть не дурнее вас, хотя давно должен был свихнуться от грез в одиночестве. Почему бы нам не прийти к соглашению, не заключить пакт? Я же уже старик, какой я могу причинить вред? Я повзрослел и состарился, годы жизни пролетели. Я бы себя убил, если бы можно было, но вы же мне не позволите